— Ваше величество, ни у одного слуги не было столь любезного и любящего повелителя.

Повисло тягостное молчание. Обоих терзала одна и та же мысль, слишком мучительная, чтобы высказать ее вслух.

— Поручение, которое повелитель дал мне нынче утром, — заговорил, собравшись с силами, Франза. — Я его выполнил.

— Обнаружил?

— Как вы и предполагали, ваше величество. Игумены братств.

— Все до единого, о Франза?

— Все до единого, ваше величество, — они собрались в монастыре Вседержителя.

— Снова Геннадий!

Император стиснул руки, губы его судорожно подергивались.

— Хотя почему меня это удивляет? Выслушай, друг! Я поведаю тебе то, о чем еще не говорил ни единой душе. Тебе ведомо, что уже много лет визирь Халиль является моим данником и много сделал мне добра, не всегда соблюдая интересы своего повелителя. Ночью того дня, когда наши христианские корабли одолели турок, великий визирь прислал мне сообщение о бурной сцене, имевшей место в шатре Магомета, и посоветовал мне опасаться Геннадия. Ах, мне казалось, что я готов испить горькую чашу, которую мне уготовили Небеса, проглотить и подонки без ропота, но человек остается человеком до своего второго рождения. Такова наша природа!.. О мой Франза, как ты думаешь, что этот лжемонах носит под своим капюшоном?

— Убежден, что зародыш предательства.

— Вынудив его святейшество, богобоязненного и почтенного Григория, удалиться в изгнание, он чает занять его место!

— Лицемер! Самозванец! Проклятый! Он — патриарх? — вскричал Франза, вскинув глаза.

— И как ты думаешь, из чьих рук он намерен получить этот сан?

— Уж наверняка не от вашего величества.

Император слегка улыбнулся:

— Нет, султан Магомет кажется ему более достойным покровителем, пусть и не добрым христианином.

— Небеса не допустят! — Франза несколько раз осенил себя крестом.

— Выслушай, добрый друг, в чем состоит его замысел, — и вся его чернота откроется тебе сполна… Он задумал — так сообщил мне частным образом Халиль — сдать Константинополь Магомету, если тот пообещает ему сан патриарха.

— Но каким образом? Он ведь не хранитель ворот — и даже не воин!