— Он благочестив и учен, как имам. Его люди называют его «малик». О молитвах он знает все. Как только наступает время, он поднимает занавеску носилок и призывает на молитву голосом, подобным голосу Билала. Ученики медресе умерли бы от зависти, если бы видели, как он сгибает спину, моля Аллаха о благословении.

— Бисмилла!

— А еще говорят, что во время путешествия от Эль-Хатифа в Медину он держался в конце каравана, а ведь мог быть первым.

— Я не вижу в этом никакой добродетели. Горцы больше любят нападать на передовых.

— Скажи мне, о эмир, с кем предпочел бы ты встретиться — с горцем или с Желтым поветрием?

— С горцем! — решительно ответил собеседник.

— И ты знал бы, когда те, что впереди, бросили человека, пораженного болезнью.

— Да.

— А потом?

— У стервятников и шакалов свои права.

— Верно, о эмир, но послушай. Караван вышел из Эль-Хатифа в количестве трех тысяч здоровых. Более трехсот поразила болезнь, их оставили умирать; из них более сотни были приняты этим индусом. Говорят, что именно из-за этого он предпочел двигаться в конце колонны. Он сам учит изречению из хадисов о том, что Аллах оставляет свое самое избранное благословение так, чтобы его подобрали среди бедных и умирающих.

— Если бы он не говорил, что он — индийский князь, как он утверждает, он…

— Машейх! Он святее дервишей!

— Да, клянусь Милосерднейшим! Но как он спас отверженных?

— Особым средством, известным только властителям и знатным людям его страны. Стоит ему лишь застать пораженного чумой, пока тот при смерти, но еще жив, капля этого снадобья на язык — и несчастный спасен. Ты слышал о том, что он сделал в Медине?

— Нет.

— У гробницы Пророка, как ты знаешь, о эмир, множество бедняков кое-как существуют в ее святой тени.

— Я знаю это, — засмеялся эмир. — Я вошел в Святой дом богатым и вышел из него беднее беднейшего из тех, что обступили меня у дверей.

— Так вот, — продолжал его заместитель, не обращая внимания на то, что его прервали, — он позвал их войти и накормил их — и не рисом с луком и прогорклым за десять дней хлебом, а кушаньями, достойными самого халифа; уходя, они клялись, что душа Пророка возвратилась в мир.

В этот момент появление отряда всадников, поднимавшихся в гору, положило конец беседе. Единообразие оружия и доспехов, стать коней, порядок и размеренность общего продвижения позволяли опознать избранных — кавалерийский корпус турецкой армии; музыка, ощетинившиеся пики, многоскладчатые чалмы и укороченные широкие шаровары придавали зрелищу вид истинно восточный.