Я не знал этого, не знал кучи других — совершенно необязательных вещей. Но одно знал точно: эта самая жизнь пустая и никчемная вещица, если она так глупо и по-дурацки может закончится.

И заканчивается, — глупо и по-дурацки… У всех.

Ведь меня через год никто не вспомнит, — как никто, кроме меня, не вспоминает мою маму. Ну, может, остались какие подружки, помнят, просто не звонят мне. Но уж бабку с дедом не вспоминает никто, — это точно.

Точно так же, не будут вспоминать меня… Хотя, можно подумать, мне тогда будет очень уж нужна чья-то память.

Жил — и нет, жил — и нет. Зачем она вообще нужна, такая распроклятая жизнь… Вот зеки, годами сидят в туберкулезных камерах, где битком набито народу, — но не один не просится умирать от такой жизни. Или больные, которые знают, что не могут выздороветь, будет только хуже и хуже, впереди будет много боли и страданий, а потом, через несколько лет нескончаемых боли и страданий, они умрут. Никак иначе… Ни один из них не просится умереть сейчас.

Почему? Что в жизни, — такой простой, животной, полной грызни, желания денег, инстинкта деторождения, других инстинктов, из которых эта дерьмовая жизнь вся и состоит, что в ней такого, — что никогда не хочется уходить из нее?..

Почему я не хочу умирать, лежу под кухонным столом с ножом в руках, и не перережу себе горло, чтобы прекратить эту бессмыслицу разом, а покочевряжусь еще немного, вылезу из-под стола и примусь завершать свой «первомайский» салат? Что?..

Почему, как подумаешь об этом, становится страшно. Страшно, — и все… Ничего, кроме страха, в той стороне нет. Где мысли о конце жизни.

А ведь уходить из нее так легко и небольно…

Потом был четвертый раз, — потом я перестал считать.

Но каждый раз я возвращался, — можно было бы при таком постоянстве привыкнуть к этому процессу. Как привыкаешь к чему угодно другому…

Но этот устроен каким-то другим способом. Привыкнуть к нему нельзя.

Можно, лишь, — от него устать.

В конце сентября, когда возвращался под вечер с последней заявки, вообще провалялся несколько часов. Это случилось недалеко от Сокольников, там есть такая забавная улица, называется «Матросская тишина». На этой улице, — тюрьма. Должно быть, первыми посетителями ее были мореманы, там они много спали, раз это место так поэтично называется. Но есть там и жилые дома. Я поменял терморегулятор в «Бирюсе», позвонил Захару, отметился, что на сегодня все, и двинул пешком до метро.

И недалеко от прохожих, на задворках какого-то переулка, у забора, отрубился… За минуту или две до этого, я, последнее время, начинаю ощущать некоторое беспокойство, сродни предчувствию. Ну и, инстинктивно ищу местечко поукромнее и помягче, — в этот раз успел сойти с асфальта и сделать несколько шагов в сторону детской площадки.

Потерял сознание, когда было светло, начал приходить в себя, — в темноте.

— Эй, — кто-то толкал меня в плечо, — эй, мужик, ты живой?..

Первые секунды после этого я ничего не соображаю, не могу прийти в себя от счастья, что опять оказался в победителях. Так что под этот вопрос, я собирал себя из частей в единое целое. Радуясь процессу созидания.

— Эй, может тебе «скорую» вызвать?

Это я уже слышал когда-то, про скорую.