— Но разве я не распорядился, чтобы нас не беспокоили? — недовольным тоном спросил государственный секретарь.

Малейшего жеста кардинала хватило, чтобы монсиньор Луиджи Бруно решительно поднялся и снял трубку, а брат Гаспар, улучив момент, наугад схватил сандвич.

— Государственный секретариат, — сказал монсиньор, пока Гаспар разворачивал сандвич, и поглядел на присутствующих так, словно хотел приобщить их к разговору. — Да, — сказал он, — да, да… — и вонзил взгляд в брата Гаспара, как раз когда тот заглатывал первый кусок. — Он здесь.

Все поняли, что речь идет о брате Гаспаре, и внимательно на него посмотрели. На протяжении всего разговора лицо монсиньора было достаточно выразительным: глубокое удивление сменилось не менее глубокой озабоченностью, та, в свою очередь, явным желанием поделиться новостями с их высокопреосвященствами, и, наконец, он каким-то образом дал понять, что монах, поглощавший сандвичи один за другим, и был главным поводом неурочного звонка.

— Что происходит? — спросил Кьярамонти, едва дождавшись, пока монсиньор Луиджи Бруно повесит трубку.

— Сообщение Хакера. Кажется, ему удалось узнать, что сегодня утром Папа и брат Гаспар прогуливались по ватиканским садам.

— Это правда, брат Гаспар? — недоверчиво спросил Кьярамонти. — На машинках?

— Кажется, — продолжал монсиньор Луиджи Бруно, не дав брату Гаспару возможности ответить на заданный ему вопрос, — речь идет о второй встрече нашего монаха с Папой за какие-то сутки, и не только об этом: кажется, Папа всего каких-то десять минут назад отдал министерству прессы приказ распространить через все средства информации срочное и пространное сообщение о том, что завтра утром он появится перед верующими в соборе Святого Петра, где, пользуясь своим правом говорить с кафедры, возвестит нечто важное относительно сути послания Христова.

Их высокопреосвященства всполошились, как курицы, когда открывается дверь курятника.

— Это как же так? — взъярился кардинал Кьярамонти. — Без предварительной консультации с государственным секретариатом и курией?

— Похоже, дело серьезное, — изрек архиепископ Ламбертини. — Чрезвычайно серьезное.

— Серьезное, мягко сказано: ужасное, — подчеркнул монсиньор Луиджи Бруно.

— Есть ли у вас, — обратился теперь уже к брату Гаспару Кьярамонти тоном, в котором явно сквозило недоверие к монаху, — есть ли у вас хоть малейшее представление о том, что Папа собирается завтра сказать?

— Да, кое-какое представление у меня имеется, — ответил брат Гаспар, в значительной степени повинуясь настоятельной необходимости раз и навсегда покончить с подозрениями, которые вызывала его персона.

— Итак, — спросил Кьярамонти, — что это может быть?

— Я пытался… Пытался предотвратить… — пролепетал монах. — Предотвратить… Но не знаю, насколько… Я не знаю… Я…

— Выкладывайте! — приказал Кьярамонти.

— Ваши высокопреосвященства, — сказал брат Гаспар, решившись наконец говорить начистоту, — у меня есть подозрение, что Папа решил, решил…

— Что? — спросил Кьярамонти.

— Воспользоваться правом папской непогрешимости, чтобы угадать выигрышный номер итальянской национальной лотереи.