То, что им подписали выездные визы в шестнадцатый век только двоим, игнорируя устав, строго предписывавший выпускать оперов тройками, было грубейшим служебным нарушением режимника и старшего инженера по технике хронобезопасности. Тем более что профессионально были они не бог весть кто: майор, с налетом в прошлом не больше полутора тысяч часов, и совершенно зеленый курсант.

Такую лажу можно было объяснить только тем, что с офицерскими кадрами среднего звена в те годы была великая напряженка. Дело дошло тогда до того, что на срочную службу начали призывать офицеров запаса даже из числа состоящих на учете в психиатрических диспансерах, в тех, правда, только случаях, если воинская присяга была принята больным задолго до начала заболевания или уже во время болезни, но на ее ранней стадии – на протяжении первых четырех-пяти лет после постановки диагноза.

Коптина и Горбунова риск, связанный с работой в парной связке, не волновал. Они считали, что риска не было вовсе. Роль им отводилась предельно пассивная, это во-первых, а во-вторых, до смерти Ивана Грозного оставались какие-то недели, и репрессии в стране заметно снизились. В-третьих же – главное! – все были потрясены пожаром, ведь слобода вспыхнула от удара молнии. Гроза в феврале! Тут было над чем призадуматься. Опричники всерьез, впервые может быть, задумались о Боге, и какие-то Горбунов и Коптин были им по барабану на фоне февральской грозы.

В первый же день их блуждания по еще дымящемуся пепелищу Коптин обратил внимание на странную группу, пожаловавшую сюда тоже, видно, с экскурсионной целью. Центром и сердцем группы была молодая боярыня, лет двадцати, ослепительно красивая, в шубке и шапочке из голубых песцов. За нею следовали мамки-прислужницы плюс человек десять дюжих охранников. Компания приехала на четырех возках, один из которых, выполненный в виде двух золотистых лебедей, выделялся невиданным комфортом и роскошью. В клювах лебеди держали некое подобие облучка, на котором восседали возница с помощником, меж крыльев лебедя располагалась полость – обшитый медвежьими шкурами «пассажирский салон», снабженный покрывалом из волчьих шкур.

– На таком и до Южного полюса доедешь, – шепнул майор на ухо Коптину, чуть заметно кивнув в сторону возка. – И девка… Страсть как хороша!

– Да-а-а… Ветка сирени в мае… Радуга счастья…

– Точно! Такие б речи – в ушкo б ей на ночь! – согласился майор. – Ну, прям в очко!

– Помолчи!

– Тут сразу ноги бы себе за уши заложила б!

– Заткнись, Горбушка!

– Да я молчу…

– Вот и молчи.

Молчали долго – каждый о своем. Первым разжал губы майор Горбунов:

– Все равно ничего не выйдет. Нельзя!..

– Что? – спросил Коптин.

– Нельзя! – Майор сделал непристойный жест, демонстрируя, что именно нельзя и как нельзя.

– О чем ты, майор?! – Голос Коптина задрожал от презрения, смешанного с ненавистью.

– О том же, что и ты. Вот будь я ветром – я бы ей вдул!

– Ага, – бесцветным голосом произнес Коптин. Он решил не связываться с дураком майором.

– Такую трахнуть… Эх-х-х! Не головой об угол, нет, не так!