– Нет, – ответил тщедушный стрелец.

– Вот и не хрюкай! – подвел итог Митрофан и с силой ударил стрельца пустым кувшином прямо по темечку.

Звук удара был страшный – как будто большим и тяжелым камнем с силой влепили по деревянной колоде.

Кувшин уцелел.

Стрелец устоял, но из его ушей и носа буквально хлынула кровь – бурно, обильно потекла, заливая грудь и плечи. Глаза тщедушного остановились, став безжизненно-стеклянными.

Кабак притих.

Митрофан, внезапно отрезвев, выронил кувшин и, переступив через убитого стрельца, быстро пошел к входной двери, властно раздвигая народ – оцепенелый, еще не до конца осознавший ужас случившегося. Он шел так уверенно, по-деловому, будто спешил за живой водой, оставленной им на улице возле входа.

Хлопнула дверь, закрываясь за Митрофаном. Послышалась дробь копыт удаляющегося коня…

Коптин повернулся к Завадскому и обомлел. Вместо капитана с красным дипломом и двумя орденами за хронодиверсии и темпоральный сыск на лавке валялся его камзол, свисая до пола, до лежащих под столом штанов Завадского и подштанников, дружно уходивших в хорошо начищенные с утра сапоги…

Не удивляясь и не суетясь, Коптин приподнял камзол, нашел в потайном кармане личную карточку-чип, являющуюся одновременно и ключом телепорт-челнока, и офицерским жетоном, удостоверением личности.

Он сразу понял нехитрый механизм происшедшего, ставшего позже хрестоматийным примером.

Убийство тщедушного стрельца заставило Митрофана бежать, скрыться, залечь подале от Москвы в берлогу.

Он оказался единственным, кто уцелел, избежал грядущего утра стрелецкой казни. Не убей он, не стань преступником, убийцей, двумя днями спустя его обезглавили бы, повесили или посадили б на кол посреди Красной площади или Васильевского спуска, ни в чем не повинного.

Но он стал убийцей. И это его спасло.

Он, видно, прожил долгую, яркую жизнь, успев сотворить в ней, среди прочего, что-то такое, что сделало абсолютно невозможным появление на свет дважды орденоносного капитана Завадского.

Точно на те же самые грабли Коптин едва не наступил сам, будучи еще зеленым лейтенантом, стажером, слушателем Высших курсов подпространственной дипломатии и хроноразведки. Их закинули вдвоем с майором Горбуновым в самый исток смутных времен, в 1584 год, в февраль месяц.

В тот достопамятный февраль сгорела Александровская слобода, резиденция царя Ивана, считавшаяся некоторое время даже столицей Руси, – с подачи самого Ивана Грозного, разумеется. Грозный часто залегал на дно в слободе, скрываясь от возможных последствий своей очередной мокрухи, массовых изуверских казней безвинных душ и прочей свойственной ему с бодуна беспредельщины.

Понятно, что в огненном смерче, охватившем Александровскую слободу, погибла уйма документов и ценностей.

В задачу их группы-дуэта входило всего лишь составление примерного перечня обреченных погибнуть объектов, с тем чтобы потом бригада «чистильщиков» могла, действуя адресно, вытащить перед самым пожаром все наиболее ценное. Вытащить и переправить в двадцатый век: на Лубянку, на Литейный, в ЦБ или Гохран – куда ближе окажется.

Реально выполнение задания свелось к тому, что они с майором Горбуновым – прилично одетые молодые боярские отпрыски, а может, даже и молодые князья – толклись на пепелище, прикидываясь соглядатаями царя (впрочем, прямо об этом не говоря, а только косвенно намекая при разговоре), прислушивались, как вопит служба охраны дворца, оплакивая уничтоженное Божьей карой добро.