Тут Егоров поднял руку и сделал длинный жест навстречу тяжелому взгляду Соболева. Видимо, это должно было означать извинение за очередной приступ юмора. Впрочем, Егоров тут же принялся барабанить по клавиатуре, так что, может, разминал кисть.

Соболев решил счесть жест извинением.

– Андрей Борисович, ну ерунда какая-то. Мы же объясним, что при таких вводных результата не будет – и все дела. В Чулманске все глазки прячут и показывают на Москву. Значит, надо организовать давление из Москвы, иначе без толку.

Егоров молча отнял правую руку от клавиатуры, чтобы продемонстрировать большой палец, и вернулся к выбиванию неритмичной дроби.

– Они же первые заинтересованы, – неуверенно предположил Соболев.

Егоров кивнул, не отвлекаясь.

– Да и в конце концов, – сказал Соболев решительно, – это вопрос национальных интересов. Андрей Борисович, это же не про стратегическое равновесие и прочее бла-бла-бла история, это про нашу репутацию и наши позиции – у арабов там, индусов, в Латинской, да во всем мире. Это же сюжет «Осажденный город», а он определяет сегодня. Кто может, во-первых, лучше выдержать осаду, во-вторых, отбить самые современные, э-э, катапульты, включая спецназ и беспилотники, тот и будет рулить. И какие на фиг базы, виноват, это чисто политическая и коммерческая штука, называется «Выжить». Кто «Морриган» продает, тот и решает. Так что мало ли у кого там какие конвенции. Пусть хоть у главного. Мы присягу не главному давали, а стране. И в интересах страны…

– Вот! – воскликнул Егоров, с треском отодвигая подпрыгнувшую клавиатуру. – Вот чего мне не хватало. Давайте, напомните мне, кому мы чего давали и чем должны Родину любить.

Соболев замолчал. Он мог напомнить и поучить, но время было неподходящим. Егоров вышел из себя – и не по его, Соболева, вине. Соболев явно последним в цепочке выступил, мышкой у репки. Вы-ывели начальство.

Выдержка у Егорова была все-таки чудовищная. Он посмотрел в сторону, побарабанил еще немного – теперь по столу и ритмично, – и сказал:

– Все, отбой. Сейчас по домам, с утра все узнаю тихохонько, там и придумаем, как быть.

С утра он не пришел. Пришел к одиннадцати, веселый и злой, очевидно, от Тракеева, – от Аксючица он просто злой возвращался, – и прямо в кабинет к Соболеву. Бросил пальто на стул, не иначе, пародируя вчерашний рисунок поведения Леонида, и сказал:

– Короче, так. Конвенция есть, дурная, нас с вами не касается, для начальства важнее Конституции с уставом караульной службы. Если в двух словах: есть зона ответственности наша и не наша. Оборонпром – не наша. Наше начальство лезть туда не может, и подчиненным должно не велеть. Это из паршивого. Из нормального: как я и говорил, конвенция – не нашего ума дело, соответственно, мы не обязаны знать, что чего-то нарушаем. И пока не знаем, можем нарушать дальше.

– Незнание закона… – напомнил Соболев.

– А это не закон и даже не понятие. Пока меня под роспись не ознакомят, в даль пусть идут, я хэзэ его, что за бирюлечки у них.

– Но Жарков же просил передать начальству…

– А если бы он просил вас квартиру на него переписать? А? Ну и все.

– То есть давления из Москвы не будет? – уточнил на всякий случай Соболев.

– Ни микропаскаля, или в чем там оно измеряется. Ни давления, ни освобождения, ни намека, – заверил Егоров.

– Почему?