– Третье декабря, понедельник, десять часов вечера. Допрос подозреваемого по делу Неушева.

– О как. А ты кто такой, чтобы допрашивать? Назовись, тайный герой, а. Ты чьих будешь?

– Вопрос первый, – провозгласил мужик, но Славке это уже надоело.

Он напряженно сказал, изгибаясь фигурной скобкой:

– Чтобы ты время не тратил… А то свет яркий, аккумулятор скоро сядет… Вот это запиши, чисто для понимания.

И воткнул палец в дырку на ноге.

Белый свет стал кривым и порвал Славку два раза пополам, через ногу и голову. Он не ждал, что будет так больно, но выдержал еще несколько секунд, оскалясь. Потом с всхлипом вдохнул и показал камере, как сумел, блестящий черным лаком средний палец.

Мужик дождался, когда Славка уронит руку и голову, и предложил глухо, низко и размеренно:

– Назови свою фамилию, имя и отчество.

– Забыхин Вячеслав Евгеньевич, – нехотя ответил Славка, потому что это ничего не значило.

– Официальное место работы.

– ЗАО «Звездочка», ведущий специалист.

– Когда прибыли в Чулманск?

– В пятницу вечером, считай, в субботу уже, – сказал Славка, начиная удивляться собственной покладистости.

– С кем вместе?

– Всей «звездочкой».

– Состав «звездочки» и что она представляет собой.

Славка стал рассказывать, пугаясь все больше и не понимая, в каком месте можно заткнуть глотку, рот и легкие, которые жили отдельно – и вываливали то, что спрашивает мужик. Вываливали быстро, охотно и непоправимо. Славка понял, что отравлен, что пары с запахом сена в растворителе закачивалась в него не просто так, и что если немедленно что-нибудь не сделать с собой или допрашивателем, то придется наговорить не то что на срок или страшную смерть, но на петушиную шконку в самом зачуханном углу ада, скорую и бесконечную. Он честно пытался замолчать, бился головой о духовку, чтобы разбитое стекло срезало ему бошку или хотя бы язык, снова совал палец в мягкую дырку от пули, и орал, запрокинувшись от белого света, орал в багровые круги, сжимающие мир и рвущие потихоньку горло. Но горло не рвалось, виски не лопались, язык не откусывался и даже голос сильно не садился. А мужик спокойно дожидался, пока Славка додергается, замолкнет и сипло отдышится – и задавал очередной вопрос. И Славка тут же отвечал – в безнадежной оторопи слушая, как складно, подробно и немного сбоку льется предавший его собственный голос.

Изливался он, кажется, всю жизнь. Хотя почему кажется. Славка действительно всю свою жизнь под запись отдал, как стволы под роспись сдают, все значимое из пройденной жизни – и всю оставшуюся. Если запись будет завершена и уйдет вместе с мужиком, жизни не будет.

Славка, почти не прислушиваясь к собственному гладкому рассказу о нейтрализации Неушева, которая почему-то особенно интересовала мужика, сполз на пол, как от усталости, и потихонечку смещался ближе к табурету. Мужика бы он все равно не вырубил, а вот над камерой потрудиться шанс был. Другой камерой мужик вряд ли запасся. Правда, никто не гарантировал, что химик-футболист-большая-сука не проделает тот же фокус, например, с обычным диктофоном. Но, во-первых, мог и не проделать. Во-вторых, диктофон – это не конец света, а обычная беда, которая все равно по факту уже произошла и не будет исправлена, пока не будет зачищена память самого мужика.