В незавидном положении оказался бедолага Кашкет, невольно оказавшийся свидетелем самой настоящей политической сварки. По правилам революционного жанра следовало хотя бы кивать головой, в знак солидарности с патриотической речью комдива, но Петькин тяжелый кулак, начинавший заметно сжиматься на дубовой столешнице, не очень способствовал проявлению большевистских убеждений.
– На счет барыни, это, как для кого, – не сдавался настырный ординарец, – а для меня Аннушка самая первая царица и есть, королева ни с кем несравненная. Имей на то власть, все сокровища мира, не раздумывая, высыпал бы к ее точеным ногам, и все равно оказалось бы мало. Вы или не были молоды, или не любили никогда, Василий Иванович? Да нет для меня в целом свете женщины драгоценней, желанней чем Аннушка и почему это я не имею права подарить ей по случаю свадьбы золотое колечко? Как хотите, так и понимайте, готов пойти на любой трибунал, не сбегу, без страха понесу наказание.
Петька неожиданно для себя самого вспомнил, как еще в школе, уважаемая всеми учительница рассказывала про влюбленных Ромео с Джульеттой и какое это наслаждение – умереть за большую любовь. Ему даже самому захотелось, чтобы его расстреляли, но обязательно в жарки объятиях Анки и чтобы долго потом можно было смотреть, как она рыдает, как сокрушается над его бездыханным телом и в отчаянии отправляется следом за ним. Правда, куда отправляется не совсем было понятно.
– Может ты и прав, черт тебя знает, – засомневался комдив, – может мы и воюем за то, чтобы могли своим любимым самые дорогие подарки дарить. Только не надо мне пудрить мозги, я пока еще в состоянии видеть разницу между бараньими яйцами и северным сиянием. Одно дело подарки любимым преподносить, другое дело с противником в дружбе якшаться. Если каждый начнет между белыми и красными прыгать, по своему усмотрению на чай к кому попадя вечерком заходить, это ж какая армия у революции окажется? Мы люди военные, присягу перед красным знаменем дали, не для того чтобы анархию в дивизии разводить, война таких клоунов быстро приструнивает. Наказание понесешь по всей строгости, чтобы впредь неповадно было. Я умею быть добрым товарищем, но и командиром строгим не забываю перед революцией быть. Ты приходи ко мне в ночь за полночь, с радостью, с любой нуждой приходи, последнюю рубаху сниму, из любой беды вызволю. А вот если супротив присяги пойдешь – не пощажу
Самым крупным специалистом по части золотых и серебряных дел, среди красноармейцев, заслуженно считался проныра Кашкет. Вокруг него, как мухи вокруг варенья, постоянно крутились какие-нибудь дорогие вещички. Однажды, в отбитом у беляков офицерском обозе, Чапаевский денщик откопал старый валенок, доверху набитый ювелирными украшениями. То был знатный трофей, в награду за который сам товарищ Фрунзе подогнал в пулеметную роту три новеньких, еще ни разу не бывших в употреблении "максима" и пару чистокровных донских рысаков. Кони, признаться, каким-то загадочным образом, по- шустренькому слиняли с конюшни. Главный лошадиный доктор, кавалер бесконечных заслуг перед знаменем революции, некто Коценбаум Александр Соломонович, не уставал повторять, что зверюги обожрались некачественной соломой и в одночасье скопытились от сильного вздутия. Однако не знающие устали красавцы-пулеметы и по сей день исправно несли военную службу. После истории с обозным валенком, малая толика золотишка все-таки просочилась в ряды красноармейцев. Время от времени то один, то другой однополчанин выставлял на продажу или обмен дорогие безделицы. Денщик, несмотря на голодное военное время, заметно округлился мордой и сделался еще больше ленив и беспечен.
Когда страсти за центральным пеньком чуток поутихли, доблестные стражи революции все-таки принялись за утренний чай. Василий Иванович, перекатывая в ладонях горячую кружку, несколько раз не удержался и взглянул на злополучное золотое колечко, лучистым сверканием деликатно украшавшее Петькин мизиничный палец. Неожиданно Чапай резко отставил недопитую кружку и предложил потягивающему липовый взвар ординарцу.
– Покажи Кашкету невестин подарок, пускай разберется, он хоть сколько нибудь заслужил твоих неприятностей. По мне, и дюжиной таких перстеньков не перекроешь позор, не сможешь смягчить неизбежное наказание.
Враз преобразившийся корифей золотых и серебряных дел, все еще пряча шкодливый глаз, по деловому принял из Петькиных тяжелых ручищ искрящийся драгоценным сиянием золотой перстенек. Денщик с важным видом заправского профессионала испытал изделие на вес, сначала в одной, потом в другой руке и одобрительно кивнул головой. Долго и медленно, большей частью для пущей важности, вертел колечко со всех сторон, то приближая, то удаляя от глаз. Порой с таинственным видом отводил взгляд в сторону и, наконец, вернул изделие законному владельцу.
– Чего тянешь, дубина, докладывай, – вспыхнул от нетерпения комдив.
Кашкет не теряя достоинства крупного специалиста, сделал несколько мелких глотков горячего взвара, как оказалось только для того, чтобы потрепать по спинке, вертящуюся у ног блохастую псину. После чего, еще для важности поразмышляв о чем то своем, ухмыльнулся и, обращаясь непосредственно к командиру, огласил свой непреклонный вердикт.
– Так себе вещица, Василий Иванович, она хоть и золотая, но стеклярус цены невысокой. Больно на американские фортели смахивает, мне не раз попадались такие штуковины. Не желаю никого обидеть, но по правде говоря, гораздо полезней было бы гранаты для военных баталий в дивизии сохранить.
У Чапая от результатов экспертизы майским днем заиграло на сердце. Нет слов, жалко, конечно, разрывных трофейных гранат, но все же это гораздо лучше, нежели бы в пользу Петьки сложилась удача. Он всегда тайно и ревностно завидовал сорвиголовому ординарцу и теперь едва сдерживал желание выразить нахлынувшее чувство душевного удовлетворения. Завидовал его молодости и, что греха таить, был очень неравнодушен к пылкой красавице Анке. Будь он хоть чуток по-моложе, да не имей на руках законной жены, ни за что не уступил бы сопернику молодуху.
Петька скорчил недовольную физиономию, подбросил золотой перстенек на ладони словно орлянку и беззаботно опустил в верхний карман гимнастерки. Так же спокойно допил липовый взвар и остатки небрежно выплеснул через плечо. Его мучил один только нерешенный вопрос: "Следует ли рассказывать командиру захватывающую историю обретения дорогого колечка, или скрыть от греха подальше. Все-таки, что ни говори, но вещица с фантастической биографией, за такой, если молва просочится, по всему свету гоняться будут, вместе с рукой оторвут. Не Кашкету, гаденышу, сопли размазывать о моем трофее, даже не подозревает скотина, что за ценность побывала в его шаромыжных руках". И ординарец, не терпящем возражения тоном, с презрением огласил свой контр вердикт:
– Много понимаешь, ишак, тебе только кобылам в зубы заглядывать, да под хвостом у них золотые червонцы искать. Неужели вы всерьез доверяете этому фармазону, Василий Иванович? Он же в ювелирных делах такой же великий специалист, как я в китайской грамматике. Ничего, дайте срок, уж я то не поленюсь, натаскаю доморощенного стукача в сокровищах разбираться, на всю жизнь за чужой спиной не схоронится, а память у меня крепкая, еще поквитаемся.
– И чего ты, дуралей, ерепенишься, я денщику доверяю всецело, – выступил на защиту Кашкета повеселевший Чапай и даже дружески похлопал по плечу ординарца. – Он в этом деле толк понимает, разве забыл, кто пудовый клад в отбитом белогвардейском обозе разворошил. Для всех это был просто валенок, а Кашкет, не будь дураком, сразу просек, в чем секрет и обнаружил вражеский схрон. Тебе бы самому у него натаскаться, тогда глядишь, в следующий раз половчее окажешься. Сердцем чую, придется обратно к беляку за гранатами отправляться. Мало того, что военную присягу нарушил, еще и в дураках оказался. Продул по всем фронтам противнику, все позиции просвистал. Видно зря при себе в ординарцах держу, так можно и до конюха дослужиться. Говорю же, теряю друзей не только в бою, и от этого очень досадно.
Василий Иванович, сидя на скамейке, нарочито картинно закачался от досады, на лице его выразилось горестное чувство. Он взял в обе руки неотлучный бинокль и принялся рассматривать верхушки дальних сосен, как бы давая понять, что одиноко ему сделалось в этой недостойной компании.
– Не продул, Василий Иванович, вы что же, во мне сомневаетесь? – отреагировал на отчуждение комдива уязвленный по самолюбию ординарец. – Не хотелось говорить при этом ишаке, но откроюсь. Говорю, как на духу, золотое колечко это, в свое время царским барышням принадлежало, тем самым, которых большевики в Ипатьевском подвальчике порешили. О настоящей цене этой штуковины не Кашкету судить, бьюсь об заклад, подороже всего его трофейного валенка будет. Вы эту шкуру не больно и слушайте, ведь я до поры молчу про обозный трофей, еще надо посмотреть, кого первым под трибунал подвести полагается. Ряшку такую отъел, что на тачанке за неделю не объедешь, знаю ведь, на какие деньги жировать приспособился.
Кашкет, после всего услышанного, даже чаем слегка поперхнулся. В истории с обозным трофеем, рыло его крепко обвалялось в пуху, но ведь и Петьке кое-что перепало. Две золотые чайные ложечки, как с пенька, отвалили ординарцу, не считая денежных постоянных услуг. И все же более всего огорошило упоминание о царском трофее. Про вырученные бриллианты, после расстрела царской семьи в Ипатьевском подвальчике, слухи до него, естественно, кое-какие доходили. Однако предположить, что вот так ненароком выпадет удача держать их в собственных руках, не мог позволить себе даже в самых смелых фантазиях. Тем более пойди разберись, сколько должно стоить снятое с венценосного пальчика золотое колечко.
– Петро Парамонович, не обессудьте, дозвольте еще разок подержать в руках золотое колечко, – беспокойно засуетился Кашкет. – Может я второпях чего не приметил, дело ведь тонкое, требует большого внимания. Вам всегда так не терпится, что нет никакой возможности сосредоточиться, вникнуть спокойно, прицениться по-настоящему. Царские ценности – это же мой профиль, никто лучше меня не проведет экспертизу, зуб даю, надежней швейцарских банков сработаю.
– Я если разок подчекрыжу твой профиль, на всю жизнь мацать в руках царское золотишко заморишься. – Убедительно, очень доходчиво предостерег ординарец. – Только раскрой где- нибудь рот, живьем закопаю и Карл Маркс не поможет. Так что для верности, язык свой засунь куда следует, и сопи в обе дырочки.