Конюх рысью метнулся по деннику, снял со стены веревочный жгут и, подбежав к стойлу, начал хлопотливо рассматривать поврежденную ногу. После чего тщательно размял со всех сторон, разгладил твердыми пальцами опухший сустав. По вздрагиванию сильного крупа можно было догадаться, что коню очень больно, но он терпеливо доверился помогающим людям. Наконец, Гаврилка, не отрываясь от поврежденной ноги, по деловому спросил:
– Ты будешь перематывать или я? Наверное, у меня это лучше получится.
– Перематывай ты, а я коня пригорну, ему же не сладко придется при этом.
Петька с материнской нежностью прильнул теплой щекой к влажной морде коня и начал по-детски шептать ему на ухо приятные лошадиные радости, которые наступят после небольшого терпения. Гаврилка, как заправский коновал, подлез под брюхо животного, без страха, профессиональными движениями принялся врачевать поврежденное место. Плотным рядком от самого копыта уложил веревочный жгут и затянул концы в цыганский узел.
Только после завершения всей операции, хворый конь высвободил из Петькиных объятий взопревшую голову, повернул ее и уставился налитым кровью глазом на веревочный жгут. Несколько раз попробовал опереться копытом об пол, обнаружил некоторое улучшение и в знак благодарности закивал головой.
– Как думаешь, выдюжит конь? – негромко поинтересовался ординарец.
– Выдюжит, еще здоровее окажется, – с уверенностью ответил сведущий конюх. – Надавлю капустного сока и буду все время подмачивать жгут, через пару дней, как рукой поснимает. Можно сразу седлать и в парадный строй выводить.
Петька достал из кармана серебряный полтинник, вертанул его щелчком большого пальца правой руки, подхватил на лету и сунул Гаврилке с наказом.
– Вот возьми, купишь несколько ведер овса с отрубями, покорми хорошенько коня, негоже оставлять в беде боевого товарища. А за зубы никого не вини, сам заработал, может до свадьбы новые, еще лучшие вырастут, да ума хоть немного прибавится.
И уже со спокойной, заметно облегченной душой, ординарец покинул конюшню. Теперь все военные действия на сегодняшний день были благополучно завершены, но оставалась еще одна, довольно непростая оказия, не терпящая уже никаких отлагательств. Надо было непременно появиться у Алексея Игнатьевича, знатного кузнеца и уважаемого по всему казачьему Уралу человека. Дважды приходили от кузнеца посыльные, передавали просьбу о встрече. Петька прекрасно догадывался для чего и кому нужна эта встреча и даже не сомневался о чем пойдет на ней речь. Поэтому, положа руку на сердце, отправился на разговор не в самых розовых ожиданиях.
Здесь самое время, для полной ясности, выдать читателю справку, относительно некоторых особенностей удивительного нрава обитателей легендарной Чапаевской дивизии. Практически все представители личного состава, от младых ногтей, пребывали под магическим воздействием сакраментального слова "халява". Любовь к дармовщине, иногда в забавной, а часто и откровенно придурашливой форме, закладывалась в сознание людей с самых юных лет. Не только прекраснодушные народные сказки изобиловали и услаждали душу бесконечными "вдруг откуда не возьмись" или "по щучьему велению", но и самые сокровенные, религиозные исповедальные установки были прицельно ориентированы на обретение небесной шары. У каждого православного священника, облаченного в длиннополую черную ризу, с рукавами напоминающими матросские клеша, всегда имелся в кармане чудодейственный молитвослов, убористо испещренный магическими текстами, способными устаканить любой, самый непредсказуемый казус в человеческой жизни. Эти магические тексты, гарантирующие небесное заступничество, вычитывались страждущим иногда за не большую, но порой и за вполне ощутимую мзду.
Захотел, предположим, человек заняться обыкновенной торговлей. Ему в первую очередь следовало обратиться к главному распорядителю воли Божьей, к славному подвижнику благочестия протоиерею Науму. Тот с видом циркового факира извлекал из штанов карманный молитвослов, находил там в рубрике "торговля" священные заветы, исторгнутые из уст Иоанна Сочавского, и великомученик тут же принимался за дело, то есть начинал наводить в торговле порядок. После чего и дураку было понятно, барыши просто сами перлись гоняться за приплатившим Науму клиентом. Заступничество великомученика естественным образом напрямую зависело от размеров подаяния и готовности отзываться на нужды Наума. Иной раз складывалось впечатление, что Иоанн Сочавский возглавлял в небесной канцелярии министерство торговли, вкупе, конечно, с главным налоговым ведомством.
Или вот вам еще одна, знакомая каждому хлеборобу житейская ситуация. Предположим, у кого-то в хозяйстве прихворнула кобыла. Такая беда случается сплошь и рядом. Что может приключиться на крестьянском подворье более досадное, нежели потеря конской тягловой силы? И опять таки, ничего нет вернее, как с полтиной в зубах притащиться к протоирею Науму, то бишь, к распорядителю небесной благодати, чтобы он распалил кадильце и справил молебен, взявшим над домашними животными силу Флору и Лавру. Хворая кобыла еще до завершения требы начинала грызть в нетерпении оглобли и напяливать на себя рабочую упряжь. Необъятный список молитвенных услуг благочинного, с готовностью откликался на любой ваш каприз, в соответствии с утвержденным на последнем Вселенском соборе самым божественным прейскурантом. Многие в Чапаевской дивизии не без основания полагали, что Иисус Христос в Нагорной проповеди только и говорил, что о процветании торговли, да о благоденствии хворых кобыл.
Случались, конечно, иногда и проколы, может быть и довольно досадные. Так однажды, не ведавший устали благочинный намолил молодой казачке, чтобы ее доблестный мужинек в самое ближайшее время дослужился с двумя Георгиями до почетного звания есаула. Поп поимел за эту недешевую услугу полновесный царский червонец. Не прошло и недели, как с фронта пришла печальная весть, о потери несостоявшимся есаулом левого глаза и правой ноги. Рассвирепевшая казачка отловила вечерком на церковном подворье неустанного молитвенника и принялась обхаживать его огрызком оглобли, ритмично приговаривая, – это тебе за Георгиевские кресты, а это тебе за есаула.
Когда Фурманов в самый разгар революции с восторгом обрадовал, что большевики твердо решили бесплатно раздавать крестьянам землицу, многие восприняли эту новость, как давно ожидаемую и приятную во всех отношениях справедливость, хорошо усвоенную с детства по любимому правилу "вдруг откуда не возьмись". У отца Наума с утра до ночи не переставал закрываться молитвослов на странице с обращением к священномученику Харлампию, который имел великую силу над плодородием целинных и пахотных земель. Свой собственный урожай благочинный собирал немедленно и, в перерывах между молитвами, аккуратненько складировал в глиняную макитру, пришпандоренную в углу за большим домашним киотом.
Самые завзятые любители дармовщины наперегонки поскакали в поля и начали отмерять себе сажеными аршинами бесплатную землю, а когда чуть-чуть охолонули, с удивлением обнаружили, что среди захватчиков шары почему-то оказалась одна только голытьба. Кое-кто прискакал практически без порток, с готовностью начинать счастливую жизнь от самого первого бездельника, праотца нашего Адама. Голодранцы поликовали, побаламутили на родючих черноземных полях, но очень скоро выяснилось, что жрать сильно хочется. Земля на вкус оказалась отнюдь несъедобной, а гнуть коромыслом спину и преодолевать расстояние от непаханого клина до поджаристой каравайной корочки ни умения, ни горячего желания нет.
Дмитрий Андреевич усадил всех возбужденных обладателей дармового клина в тесный кружочек у чадящего костерка и прочитал натощак большую главу из "Капитала". Читал с выражением, как военную присягу, но желаемого чуда насыщения революционных крестьян пятью неиссякаемыми хлебами не произошло. Голодные мужики с тоской помянули благословенную щедрость Евангельской притчи и в сердцах подвергли сомнению могущество пролетарских вождей.
С каким выражением ни читал комиссар страницы из "Капитала", как ни изголялся благочинный отец Наум, размахивая чудодейственным молитвословом, в дивизии оставались упрямцы, которые привыкли уповать лишь на собственный труд и житейскую добропорядочность. Им незачем было метаться наперегонки по полям, отмерять десятины бесплатной землицы. Они продолжали упорно трудиться в своих крепких крестьянских хозяйствах, попивая по вечерам дружными семьями малиновый с баранками чай. Это обстоятельство больше всего раздражало и нервировало пламенных революционеров. Фурманов давно уже сообразил, что от прискакавших в поля голодранцев толку не будет и дивизию, скорее всего, накроет всамделишный голод. А вот если подпутать бесплатной землицей зажиточных мужиков, пригрузить их неслыханной милостью от большевиков, у власти появится законное право потрошить по осени чужие закрома, по-революционному распоряжаться обильными зерновыми запасами.
Третьего дня, затянув покрепче портупеями кожаную куртку, Фурманов обошел с вооруженным нарядом зажиточные подворья и радостно объявил их хозяевам, что советская власть от великих щедрот и от избытка любви к хлеборобам приняла решение одарить мужиков бесплатной землицей. По окончанию речи, стоящий за плетнем духовой оркестр, в лице трех напрягающих небритые щеки музыкантов, заиграл триумфальный "Тушь". Смышленые зажиточные мужики с почтением выслушивали благую весть, но не проявляли ожидаемого энтузиазма, не бежали наперегонки в поля межеваться. Тогда Дмитрий Андреевич обошел по второму кругу крепких хлеборобов, предварительно увеличив вооруженный наряд, и добавив в оркестр улиточную волторну, плюс корнет "ля пистон", и уже очень строго обрадовал, – если они добром не примут в подарок от советской власти бесплатную землю, будут иметь дело с "чрезвычайкой". Никто еще толком не понимал, что обозначает новое слово "чрезвычайка", но было в самом его произношении, что-то подозрительно знакомое, нестерпимо созвучное строчащему пулемету.
В светлой горнице зажиточного кузнеца Алексея Игнатьевича, за раздольным, как деревенский майдан, сосновым столом, сидел десяток потомственных хлеборобов, веками возделывающих родючую приуральскую землю. Они выращивали почти весь потребляемый дивизией хлеб и, кроме неистового желания трудиться, не имели ни к кому, ни малейших претензий. И в этом была их роковая ошибка. Потому что купаться в достатке и радоваться жизни без помощи распорядителя небесной благодати протоирея Наума или щедрот пролетарских вождей, в дивизии никому отродясь не полагалось. Тем более теперь, когда у красноармейцев могли возникнуть недобрые сомнения, а стоило ли вообще, затевать большевистский переполох? Хорошо памятуя, что "бесплатно только птички поют", собравшиеся у Алексея Игнатьевича мужики играть с революционерами в поддавки вовсе не собирались. Аппетит у большевиков был собачий и бесплатная землица при любом раскладе, должна была закончиться для крестьянина бесплатным же хлебом.