Не зря Вагнер нарушил ради Матильды свой принцип не писать музыку на чужой текст. Его глубоко прочувствованная мелодия настолько неразрывно и органично слита со стихами, что уже невозможно представить себе одно без другого. Матильда была настоящим глубоким поэтом, и благодаря Вагнеру она спасена от незаслуженного забвения. Он создал вечный «нерукотворный памятник» ее чуткой, способной по-настоящему любить душе. Говорить и о музыке, и о поэзии — дело неблагодарное; говорить о музыкальной поэзии — неблагодарное вдвойне. Можно лишь посоветовать обратиться к музыкальным записям вагнеровского цикла, чтобы обрести собственный опыт познания Вагнера, получить от него урок Любви.
Такое достойное завершение ждало поистине романтические отношения между Вагнером и Матильдой Везендонк — второй главной женщиной в его жизни. (Оставим всё же пальму первенства несчастной Минне. Можно согласиться с А. Лиштанберже: «Жена его была прекрасное создание, но слишком ограниченное для того, чтобы понимать те побуждения, которые руководили поведением ее мужа, чтобы принимать участие в его интеллектуальной и чувственной жизни и создать ему очаг, у которого он мог бы позабыть горести изгнания»[337].)
Итак, три женщины в жизни Вагнера — Минна Планер, Матильда Везендонк и Козима фон Бюлов — олицетворяют собой три этапа эволюции его личности. Для Минны было важнее всего стремление к материальному благополучию, свойственное и Вагнеру в первую треть его жизни, когда он, не понаслышке знакомый с нищетой, был просто Вагнером-человеком. Матильда — воплощение возвышенной неземной Любви, Любви идеальной, Любви Сенты, Елизаветы, Изольды, Любви Вагнера-поэта, Вагнера-художника; наконец, Козима подарила ему настоящий семейный очаг, примирила потребности Вагнера-человека и Вагнера-художника и создала Вагнера-философа.
Пережитое Вагнером чувство к Матильде Везендонк долго не давало ему вновь ощутить любовное томление. Покидая Цюрих, он вообще был твердо уверен в том, что больше никогда не испытает ничего подобного. Справившись с душевным кризисом, Вагнер решил больше не искать никаких отношений с женщинами. Он жаждал творчества, новых впечатлений, путешествий — на родине ему по-прежнему не было места. Впереди его ждали три страны, три могучих оплота музыкального искусства — Италия, Франция и Россия.
Глава седьмая
ИТАЛИЯ, ФРАНЦИЯ И РОССИЯ (август 1858 года — май 1863 года)
Вагнер больше не мог находиться даже в отдаленном соседстве с местом, где были разрушены все его мечты, и решил уехать. Он давно мечтал посетить Венецию и сразу по приезде в Женеву написал своему другу Карлу Риттеру, жившему тогда в Лозанне, письмо с подробным изложением ближайших планов. Оказалось, что молодой человек также собирался в путешествие по Италии. Они решили ехать вместе, причем по инициативе Карла отъезд был даже ускорен, что вполне устраивало Рихарда. Уже 29 августа на закате солнца друзья прибыли в Венецию, «словно выплывающую из зеркальных вод». Первым делом они наняли гондолу, чтобы проплыть по знаменитому Большому каналу Вагнер вспоминал: «Погода вдруг стала пасмурная. Самый внешний вид гондолы меня прямо испугал. Хотя я и много слышал об этих своеобразных, целиком выкрашенных в черный цвет экипажах, но вид их крайне неприятно поразил меня. Когда мне надо было войти под завешенную черным покрывалом крышу, я испытал чувство, похожее на испытанный мною когда-то страх перед холерой. Было такое ощущение, будто меня заставляют принять участие в перевозке трупов умерших от чумы»[338]. Как можно расценить столь мрачное первоначальное впечатление от прекрасного романтического города, если не пророчество? Ведь именно в Венеции Вагнеру будет суждено проститься с жизнью…
Но уже на следующее утро все кошмары, вызванные усталостью и плохой погодой, развеялись. Вагнер приехал в Венецию не только любоваться достопримечательностями и слушать пение гондольеров, он хотел здесь работать. Вагнер сообщил Листу в письме от 16 декабря 1854 года: «Но так как за всю мою жизнь я ни разу не вкусил полного счастья от любви, то я хочу этой прекраснейшей из всех грез воздвигнуть памятник — драму, в которой эта жажда любви получит полное удовлетворение: у меня в голове — план „Тристана и Изольды“; произведение совсем простое, но в нем ключом бьет сильнейшая жизнь; и в складки того „черного знамени“, которое разовьется в развязке, я хочу завернуться и умереть»[339].
Вагнер спешно занялся поисками подходящего жилья, в котором никто не мог бы помешать его спокойной работе. Он снял комнаты с видом на Большой канал во дворце Джустиниани (Giustiniani), распаковал багаж и решил, что именно здесь закончит своего «Тристана», ради которого он, под влиянием тяжелого душевного состояния с момента начала кризиса в отношениях с Матильдой Везендонк, прервал работу над «Зигфридом». Еще 28 июня 1858 года Вагнер писал Листу: «Я привел моего юного Зигфрида в чащу дикого леса; там положил я его у подножия липы и простился с ним, пролив искренние слезы. Там ему лучше, чем где-либо в другом месте. Возьмусь ли я когда-нибудь опять за сочинение моих „Нибелунгов“? Я не могу это предвидеть; всё зависит от моего настроения, а приказывать ему я не властен. На этот раз я сделал усилие над самим собой; в ту минуту, когда я был в самом подходящем настроении, я вырвал из своего сердца „Зигфрида“ и запер его, заживо похоронил его. Пусть спит он одиноко в своем убежище, и никто не увидит его… Может быть, сон будет полезен ему… Что касается пробуждения его, то я ничего не хочу предвидеть. Я должен был вынести тяжелую, упорную борьбу с самим собой, прежде чем прийти к этому! Теперь всё кончено, не будем же больше говорить об этом»[340].
А вот отрывок из дневниковой записи, сделанной 3 сентября, спустя всего пять дней после того как Вагнер обосновался в Венеции: «Да, я надеюсь возродиться — во имя твое (имеется в виду Матильда Везендонк. — М. З.)! Сохранить тебя — это значит сохранить себя для искусства. Жить искусством во имя твоей радости — вот задача, гармонирующая с моей натурой, с моим назначением, со всей моей волей — с моей любовью. Я — твой! Вот каким образом возродишься к жизни через меня и ты. Наперекор всем бурям обстоятельств здесь будет закончен „Тристан“. Тогда вернусь, непременно вернусь: увижу тебя, утешу, дам счастье. Вот что предстоит мне сделать, вот моя воля, прекрасная, святая! Итак, вперед! Тристан! Изольда! Мой герой! Моя героиня! Помогите мне! Помогите моему ангелу! Здесь должны залечиться и закрыться все раны. Вот откуда мир узнает о возвышенной, благородной потребности высокой любви. Отсюда он услышит вопль страстных томлений»[341].
В первую очередь следовало максимально восстановить душевные силы. Собственно, для этого Вагнер и предпринял поездку в Венецию, где пробыл в общей сложности семь месяцев. Его день был подчинен строгому расписанию. Примерно до двух-трех часов он работал, затем садился в гондолу и проплывал по Большому канату до Пьяцетты (Piazetta), обедал в ресторане на площади Святого Марка, прогуливался в Джардино Публико (Giardino Pubblico) — единственном публичном саду в Венеции. С наступлением темноты Вагнер возвращался к себе, некоторое время еще работал, а вечером его навещал Карл Риттер и за чаем и приятной беседой они проводили несколько часов. Так продолжалось вплоть до конца ноября, когда Риттер вернулся в Германию. Общение с ним «заменил» Вагнеру Шопенгауэр, в изучение философии которого он погрузился вновь. Рождество и канун Нового года композитор встретил в полном одиночестве…
В мемуарах Вагнера никак не отражено охлаждение его отношений с Листом, наступившее в начале 1859 года. Деньги таяли, а надежд на получение гонораров в ближайшем будущем не было. Лист тогда находился в очень тяжелом душевном состоянии — 13 декабря 1858 года его сын Даниель скоропостижно скончался. Но Вагнер не привык брать во внимание чужое горе и всё равно обратился к Листу с очередной просьбой: поставить в Веймаре «хотя бы „Риенци“». Выполнить желание друга Листу не удалось, хотя он наверняка приложил к достижению цели максимум усилий. Однако Вагнер, получив отказ, не нашел ничего лучше, как обвинить Листа «в равнодушии». И это после всего, что тот для него сделал! Естественно, Лист посчитал себя глубоко оскорбленным, но, обладая благородным сердцем, со временем смог позабыть боль обиды и простить эгоцентричного друга.
В начале января в Венецию возвратился Карл Риттер. Однако на этот раз его общение с Вагнером продолжалось недолго. К 20 марта второй акт «Тристана» был завершен и Вагнер, планировавший закончить в Венеции всю драму, внезапно почувствовал, что этот город больше «не держит» его, что он, как писал в дневнике, «восстановился и возродился» настолько, что больше не нуждается в «лечении на чужбине», более того, жаждет покинуть Венецию немедленно.
«Тристану» не суждено было стать «итальянской» драмой. Вагнер принял решение вернуться на лето в Швейцарию, но сначала посетить Милан. Простившись на вокзале «с милым Карлом» — как оказалось, навсегда, — он уже 24 марта прибыл в Милан. Самое сильное впечатление произвела на композитора фреска «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи в церкви Санта-Мария делле Грацие, а вот известный на весь мир оперный театр «Ла Скала» разочаровал: «…мне пришлось видеть зрелище, свидетельствовавшее при внешнем блеске об огромном упадке художественно-артистического вкуса итальянцев»[342]. Но Вагнер не был бы собой, если бы его мнение об итальянской опере было иным.
В апреле Вагнер вновь ступил на швейцарскую землю. Он обосновался в Люцерне, где решил во что бы то ни стало довести до конца третий акт «Тристана», но встретил неожиданное препятствие: «…чрезвычайно холодная и дождливая погода, державшаяся очень долго, до самого конца мая, действовала на мое настроение удручающим образом. Ввиду того что новый приют был обретен ценою больших жертв, каждый день, в который мне не удавалось хоть сколько-нибудь поработать над композицией, казался мне потерянным и недостойным потраченных усилий. К этому присоединилось еще и то, что в большей и главной части моего третьего акта я имел дело с невероятно мрачным сюжетом»[343].
И как раз в это время, впервые после отъезда из «Убежища», Вагнер решился на визит к Везендонкам, что говорит о его полном «выздоровлении». Трудно сказать, что испытывала при этой встрече Матильда, однако ни она, ни Отто ничем не выразили смущения или неудовольствия. Вагнер был принят радушно, как старый добрый друг, с которым давно не виделись. Он также старался ничем не выдать своих истинных чувств; хотя ему казалось, что всё происходит с ним как во сне, что он находится «среди призраков, лишенных всякой сущности». Однако видимость мира и покоя была восстановлена. Рихард еще несколько раз посещал дом Везендонков; они, в свою очередь, отдавали визиты вежливости, один из которых пришелся на 22 мая, день его рождения.
К концу июня Вагнер продвинулся до середины третьего акта «Тристана». Погода наладилась, наступили настоящие летние дни. Композитор наслаждался уединением и, наконец, «в состоянии, близком к экстазу», 8 августа 1859 года завершил свою драму, ставшую своеобразным воплощением его личной трагедии.
Празднично украшенный корабль плывет от берегов Ирландии к берегам Корнуэльса[344]. На нем покидает родину принцесса Изольда, которая должна выйти замуж за короля Корнуэльса Марка[345], чтобы положить конец вековой вражде между их странами. Она рассказывает своей наперснице Брангене о том, что недавно пережила тяжелую потерю — ее дядя, самый храбрый ирландский воин Морольд, приехавший в Корнуэльс, чтобы получить причитающуюся ирландцам дань, был убит на поединке племянником короля Марка рыцарем Тристаном — вместо дани ирландцы получили голову своего посланника… Тристан, освободивший свою страну от позорной дани, в свою очередь, был неизлечимо ранен, и его ждала неминуемая смерть. Лишь она, ирландская принцесса, посвященная матерью в древние таинства врачевания, была способна спасти его. Но Изольда поклялась в вечной ненависти к убийце своего дяди. Зная об этом, Тристан переправился через пролив в утлой рыбачьей лодке и, представившись бретонским певцом Тантрисом (анаграмма имени «Тристан»), просил принцессу об исцелении. Изольда вняла просьбе юноши, укрыла его в потайной комнате и принялась выхаживать волшебными снадобьями. Однажды, перевязывая рану, Изольда обратила внимание на меч своего пациента, с характерной зазубриной на лезвии. Дело в том, что в голове Морольда был найден осколок меча убийцы. С замиранием сердца Изольда приложила этот осколок к мечу «бретонца» и с ужасом поняла, что спасла своего злейшего врага. Изольда схватила меч и в порыве гнева уже занесла его над Тристаном, но, встретив полный мольбы и нежности взор юноши, не смогла свершить свою месть. Меч выпал из рук Изольды, в смятении она поняла, что любит того, кого мгновение назад хотела убить. Покидая Ирландию, выздоровевший Тристан поклялся никогда не забывать, что Изольде он обязан своей жизнью. И вот какова его благодарность — Тристан вернулся только для того, чтобы вероломно отвезти на своем корабле Изольду в Корнуэльс к жениху, королю Марку! Изольда не знает, что Тристан, больше всего на свете дороживший своей честью, был вынужден подчиниться решению придворных и сам привезти Изольду к своему королю, чтобы положить конец подозрениям в том, что он якобы готов предпочесть собственные честолюбивые интересы миру между Ирландией и Корнуэльсом. Чувствуя себя оскорбленной, Изольда взывает к морской стихии с просьбой «разбить строптивый корабль, схоронить обломки его и всё, что на нем». Она не в силах вынести кажущегося равнодушия и холодности Тристана и решает умереть вместе с ним, тем более что данная ею клятва мести за Морольда так и не исполнена. Она просит Брангену приготовить для себя и Тристана яд. Но верная наперсница, желая спасти госпожу, заменяет напиток смерти любовным напитком. Изольда предлагает Тристану разделить с ней кубок с ядом в качестве чаши мира: смерть разрешит все проблемы, она — самый справедливый судья. Тристан принимает чашу из рук Изольды, которая выпивает оставшийся напиток… Но вместо смерти их охватывает непобедимая сила любви! В это время раздаются радостные крики матросов; корабль пристает к берегам Корнуэльса, где его встречает король Марк. Изольда, не выдержав пережитых волнений, падает без чувств… Под покровом ночи влюбленные тайно встречаются в королевском саду. Изольда стала женой короля Марка, но она не в силах противиться своему чувству к Тристану. Верная Брангена предупреждает Изольду, что сегодня Тристан задерживается на ночной охоте, которую нарочно устроил коварный придворный короля Мелот — он уже давно подозревает королеву в любви к Тристану и хочет погубить ее. Но Изольда не может отказаться от свидания. Напрасны уверения Брангены в том, что Мелот следит за влюбленными. Изольда не верит, что он, верный друг Тристана, предатель. Поистине, любовь слепа! Не в силах больше ждать, Изольда сама тушит факел, давая сигнал возлюбленному, и перед ней появляется Тристан. Они страстно клянутся в вечной любви, прославляют ночь и смерть, своих великих союзников: только в ночи они могут быть вместе, только в смерти никогда не разлучатся. Внезапно появляется король Марк со свитой. Его привел Мелот — он давно одержим страстью к Изольде, но та предпочла Тристана, за что теперь получила по заслугам. Но король Марк, любивший Тристана как сына, далек от мести; он лишь потрясен его изменой… Взбешенный предательством друга, Тристан выхватывает меч и бросается на Мелота. После короткого поединка тяжело раненный Тристан падает на руки своего слуги Курвенала. Изольда лишается чувств рядом с возлюбленным… Преданный Курвенал увез Тристана в его родовой замок в Бретань. Чувствуя, что смерть близка, Тристан жаждет в последний раз увидеть Изольду. Курвенал послал к ней кормчего и вместе со своим господином тревожно вглядывается в безбрежную даль океана — не видно ли корабля, несущего надежду? Но его всё нет и нет… В предсмертном бреду Тристан зовет возлюбленную, ему кажется, что она уже рядом. И — о счастье! — на горизонте показался корабль. Курвенал спешит встретить Изольду. Из последних сил Тристан поднимается, делает несколько шагов навстречу любимой и падает… Изольда успевает в последний раз обнять Тристана; с ее именем на устах он умирает… В это время причаливает еще один корабль — прибывает король Марк с придворными, среди которых и Мелот. Дело в том, что после отъезда Изольды Брангена рассказала королю о любовном напитке. Тронутый горестной судьбой влюбленных, Марк прощает обоих и даже решает помочь им быть отныне вместе. Но он опоздал; Тристан мертв, Изольда лежит без памяти на его груди… Увидев в воротах замка Мелота, Курвенал с мечом в руках бросается к нему; тот падает, сраженный справедливым возмездием. Но Курвенал также получил смертельную рану и умирает у ног своего господина Тристана. На мгновение Изольда приходит в себя, но земные дела не тревожат ее. Ей слышится голос Тристана, зовущего возлюбленную к себе, в страну вечного счастья. В последний раз взглянув на тело Тристана, она умирает с именем любимого на устах.
Пожалуй, ни одна драма Вагнера не является столь мрачной и безысходной, как «Тристан и Изольда», где композитору поистине удалось поставить знак равенства между Любовью и Смертью. Каждый аккорд, каждая музыкальная фраза проникнуты далеко не театральной, а подлинной, живой болью. Кроме того, по меткому замечанию А. Лиштанберже, ни одна драма Вагнера не противоречит столь же сильно сложившемуся понятию о театральной пьесе: «Одних он („Тристан“. — М. З.) озадачивает крайней, почти схематической простотой действия, в котором пропадают некоторые из действительно интересных эпизодов легенды, как, например, уединенная жизнь влюбленной четы в лесу Моруа. Других он возмущает туманностью… языка, который особенно раздражает филологов и литераторов и в котором действительно невозможно найти ни малейшей прелести, если поэтическое выражение отделить от музыкального выражения. И все-таки у него есть восторженные поклонники, которые восхищаются тому удивительному искусству, с каким Вагнер сумел сочетать средства драматической техники, поэзии и музыки, чтобы достигнуть своей цели, или которые просто отдаются без сопротивления тонкому, беспокойному очарованию, той почти болезненно интенсивной эмоции, которой проникнуто это страстное и волнующее произведение»[346].
Насколько события жизни самого Вагнера повлияли на ту силу эмоционального воздействия, какую ему удалось вдохнуть в свое произведение? С какой долей допущения можно видеть в образе Тристана самого Вагнера, в образе Изольды — Матильду Везендонк, а в образе благородного короля Марка — Отто Везендонка? Не будет ли такой подход упрощением философских идей, заложенных в вагнеровской драме? Ответы на эти вопросы далеко не однозначны. Безусловно, «Тристан» во многом автобиографичен. Но его героев Вагнер поднимает до общечеловеческих масштабов.