Во втором браке Иоганна Розина родила дочь Цецилию (1815–1893). А вскоре Гейер как актер получил предложение на характерные роли от Дрезденского королевского театра. Это предложение сулило семье материальное благополучие. В 1815 году она переехала в Дрезден.

Влияние отчима на формирование личности мальчика было очень велико, несмотря на то, что их общение было недолгим из-за ранней смерти Гейера. Безусловно, Вагнер мог унаследовать любовь к драматическому искусству и поэзии и от своего отца — он отмечает в автобиографии страстное увлечение Фридриха Вагнера театром и литературой. Кстати, старшая сестра Вагнера, Розалия, стала профессиональной актрисой, две средние сестры, Луиза и Клара (одна — будущая актриса, вторая — певица), с десятилетнего возраста уже выступали на сцене, а старший брат Альберт, бросив занятия медициной, по совету Карла Марии фон Вебера[19] стал певцом (у него был прекрасный тенор) и режиссером.

Наследственная предрасположенность попала на удивительно благодатную почву. Гейер был не только талантливым поэтом, автором нескольких театральных пьес, одна из которых, «Вифлеемское избиение младенцев», по словам Вагнера, много раз ставилась на сцене и заслужила одобрительный отзыв Иоганна Вольфганга Гёте. Он обладал талантом и к живописи и даже хотел развить такие же способности в маленьком Рихарде. «Его рабочая комната с мольбертами и картинами на них действительно оказала на меня известное влияние… Однако как только дело перешло от наивной пачкотни к серьезным занятиям рисованием, я не выдержал: очень может быть, что меня отпугнул тут педантизм моего учителя (специально приглашенного Гейером в надежде на то, что пасынок пойдет по его стопам. — М. З.), невыносимо скучного человека»^[20].

Но в первую очередь Гейер был актером. С самого раннего возраста Рихард окунулся в мир кулис. Очень показательно первое отношение мальчика к театру как к какому-то таинственному потустороннему миру. Его романтическое мировосприятие начинает зарождаться именно здесь — в атмосфере фантастических декораций и завораживающей музыки. Вскоре он и сам начал принимать непосредственное участие в спектаклях. В автобиографии Вагнер отмечает один забавный эпизод. Когда ему доверили роль «со словами» в пьесе Августа Фридриха Фердинанда фон Коцебу Menschenhass und Reue (самой знаменитой пьесе Коцебу, известной в России под названием «Ненависть к людям и раскаяние»), он, не приготовив урока в школе, сослался на то, что разучивал большую роль в пьесе Menchen ausser der Reihe: у Рихарда, не понимавшего смысла пьесы и пытавшегося вспомнить название просто «по слуху», получился совершенно иной смысл — «Люди из ряда вон».

Но кроме увлечения театром было еще одно — пожалуй, самое главное для Вагнера — обстоятельство: Гейеры были на дружеской ноге с композитором и капельмейстером Дрезденского театра Вебером, будущим кумиром юного Рихарда, музыка которого оказала на формирование творчества Вагнера самое непосредственное влияние.

Таким образом, с младенчества Вагнер в своей семье был окружен атмосферой «всестороннего» творчества: живопись, литература, театр, музыка… Не здесь ли кроется зародыш главной идеи вагнеровского искусства — об универсальном произведении искусства будущего?

В 1819 году, когда мальчику минуло шесть лет, отчим, заботясь о воспитании и образовании «любимчика» Рихарда (кстати, в автобиографии Вагнер часто называет Гейера не отчимом, а отцом, что говорит о том влиянии, которое оказали на мальчика заботы и авторитет его приемного родителя), отвез его в деревню Поссендорф (Possendorf) недалеко от Дрездена, где он должен был вместе с другими мальчиками из хороших семей начать учебу под руководством местного пастора по фамилии Ветцель (Wetzel). Именно здесь Вагнер официально стал Гейером. «По вечерам пастор рассказывал нам историю Робинзона и сопровождал свои рассказы превосходными поучениями в форме диалогов. Большое впечатление произвело на меня чтение биографии Моцарта, а газетные и календарные известия того времени о ходе греческой войны за освобождение действовали на меня необыкновенно возбуждающим образом. Моя любовь к Греции, выразившаяся впоследствии в восторженном интересе к мифологии и истории Древней Эллады, связана, таким образом, с одухотворенным и болезненным отношением к событиям, мне современным. Помню, как уже впоследствии, изучая историю войн греков с персами, я переживал точно такие же ощущения, какие переживал в юности, слыша разговоры о восстании греков против турок»^[21].

Это были первые семена зарождавшегося интереса к Древней Греции: через взволновавшие его современные события мальчик пришел к серьезному изучению событий давно минувших. Такое отношение к философии, искусству, истории и политике очень характерно для Вагнера. Среда, в которой он вращался, безусловно, влияла на его мировосприятие. Он всегда живо откликался на происходящее непосредственно вокруг него — не говоря уже о том, что задевало его лично, — и трансформировал всё это в своей философии и творчестве. А главное место в мировоззрении Вагнера занимало искусство. Сквозь призму искусства Рихард рассматривал любое более или менее значительное явление или происшествие — насколько оно помогает или мешает развитию в первую очередь его собственного творчества. Запомним это для того, чтобы впоследствии лучше понять причину участия Вагнера в революционных событиях, о которых будем говорить позднее. Ведь, в частности, его увлечение Древней Грецией будет зиждиться на убеждении, что, по словам историка античного искусства И. И. Винкельмана[22], «свобода, царствовавшая в управлении и государственном устройстве страны, была одной из главных причин расцвета искусства в Греции» и «из свободы вырос, подобно благородной ветви здорового ствола, образ мыслей греков»^[23]. Именно борьба за эту свободу, воспитывающую высокие идеалы искусства, привела в свое время Вагнера в стан «революционеров».

Забегая вперед скажем, что Вагнер пробыл у пастора Ветцеля чуть больше года. Мальчик явно был привязан к своему наставнику, и пребывание у него оставило в душе Рихарда самые теплые воспоминания. Через несколько лет он счел своим долгом обязательно присутствовать на похоронах пастора. А когда, будучи уже дрезденским капельмейстером, Вагнер заглянул в Поссендорф и на месте старого пасторского дома обнаружил «пышную постройку в современном духе», ему было так больно видеть эти необратимые изменения, что он уже никогда более не посещал это место.

К сожалению, сельская идиллия была прервана трагическим событием. 28 сентября 1821 года в Поссендорф прибыл посланец из Дрездена с сообщением, что отчим Рихарда находится при смерти. Последнее время его мучили частые и острые приступы грудной жабы (стенокардии), которые и послужили причиной смерти, приведя, скорее всего, к инфаркту. Через два дня после прибытия любимого приемного сына из Поссендорфа, 30 сентября 1821 года, Людвиг Гейер скончался. Его слова, произнесенные на смертном одре: «…нет ли у него, в самом деле, таланта к музыке?» — оказались пророческими… Мать сказала тогда мальчику, осиротевшему во второй раз: «Из тебя он хотел сделать человека»^[24].

Рихард вернулся в Поссендорф, но через неделю простился с добрым пастором и товарищами по учебе уже навсегда. Брат Людвига Гейера, Карл, которого Вагнер в своих мемуарах называет дядей, отвез мальчика к себе в Айслебен (Eisleben). Карл Гейер был в Айслебене золотых дел мастером и уже ранее взял себе в ученики Юлиуса, брата Рихарда. Там мальчика определили в частное училище некоего магистра Вайса (Weiss). Но через год, когда «дядя» женился, он отправил Рихарда к его настоящему родному дяде Адольфу Вагнеру в Лейпциг.

В это время Адольф уже забросил занятия богословием и всецело посвятил себя филологии и литературным трудам. Он жил вместе с сестрой Фредерикой Вагнер, тетей Рихарда, в большом доме на рынке, принадлежавшем некоей Жанетте Томэ (Thomè). По словам Вагнера, «в это странное убежище дядю загнало непреодолимое стремление к самостоятельности»^[25]. Это самое стремление, любовь к свободной богемной жизни и неприятие любых ограничений дядя будет культивировать и в племяннике, что приведет к серьезным последствиям. Но в этот свой первый приезд к Адольфу Вагнеру Рихард еще не почувствовал того родства душ, которое связало их впоследствии. Да и пробыл он у дяди недолго, всего несколько дней. Однако, по собственному признанию Вагнера, «этот человек со всей его обстановкой произвел загадочное и жуткое впечатление»^[26] на восьмилетнего ребенка.

Из Лейпцига Рихарда отвезли к его матери в Дрезден. Интересно, что именно в это время мать Вагнера стала активно противиться увлечению сына театром. Перед ее глазами был пример старших детей: Альберт пел на сцене театра в Бреслау[27], Розалия была примой Дрезденского королевского театра, Луиза и Клара тоже готовились посвятить себя сцене. А по наказу мужа она должна была «сделать из сына человека». Мать Вагнера любила искусство, говорила о нем в приподнятом, даже патетическом тоне — но только о поэзии, музыке и живописи. Театр же она считала несерьезным делом и даже чуть ли не грозила проклятием в случае, если ее сын когда-нибудь займется им. После смерти Гейера она стала очень религиозной, постоянно говорила о Боге, так что ничего удивительного в ее отношении к театру нет. Но вместе с тем в доме Вагнеров постоянно собирались актеры и музыканты Дрезденского королевского театра во главе с Вебером; устраивались пикники, домашние спектакли и музыкальные вечера (надо сказать, Розалия и Клара были еще и неплохими пианистками). В такой атмосфере все усилия матери отвратить сына от театра, естественно, потерпели крах. Он был еще со времен раннего детства очарован миром кулис. «Какая-нибудь декорация или даже часть декорации, кулиса, изображающая куст, какой-нибудь костюм или даже одна характерная деталь такого костюма производили на меня нередко впечатление чего-то, принадлежащего к иному миру, и казались мне, таким образом, привидениями. Всё это переносило меня из равнодушной рутины в демонский мир очарований»^[28] — это признание стопроцентного романтика, отношение к жизни у которого уже практически сформировано. Далее подобные настроения будут лишь зреть и укрепляться. «Равнодушная рутина» приобретет черты филистерского общества, пресыщенной грубой толпы, жадной лишь до наживы и отвергающей Художника с его великой миссией. И Художник должен будет бежать от толпы, чтобы найти свой Грааль и, помимо воли обывателей, открыть им Истину.

Но в противовес этим фантастическим настроениям на Вагнера отрезвляюще действовали атмосфера школы, ее учителя, серьезные дисциплины. В Дрездене Вагнер посещал школу Святого Креста (Kreuzschule), в которую был определен 2 декабря 1822 года. Таким образом, его мать исполняла последнюю волю отчима, желавшего, чтобы пасынок получил полное классическое образование. Среди школьных дисциплин Вагнера опять по-настоящему увлекли лишь греческая мифология, литература и история, что дает основание сказать, что уже с детства создавались предпосылки будущей философско-эстетической системы Вагнера. Кроме того, он пытался освоить древнегреческий язык, чтобы герои его любимых мифов «разговаривали» с ним. Это увлечение стало первым шагом к последующему серьезному изучению Вагнером филологии и языкознания вообще. В школе Рихард делал даже переводы Гомера, а также пробовал сочинять собственные стихотворные произведения. В своих увлечениях Вагнер нашел единомышленника и опору в лице молодого учителя, магистра Зиллига (Sillig), который всячески опекал своего способного ученика.

Как мы уже упоминали, Вагнера наравне с поэзией и театром привлекала музыка. Интересно отметить, что его, единственного из всей семьи, в детстве вовсе не обучали музыке. Однако когда Рихарду исполнилось 12 лет, был приглашен учитель музыки по имени Гуман (Gumann), который стал давать ему первые «настоящие, хотя и очень скудные уроки на фортепьяно». Целью всех этих занятий стали для Вагнера увертюры Вебера, чье творчество пленяло его в то время. Особенно покорила Рихарда своим фантастическим сюжетом опера Вебера «Вольный стрелок» («Фрейшютц»), Он был захвачен этим произведением до такой степени, что сильно привязался к одному молодому человеку лишь потому, что тот мог играть на фортепьяно увертюру из «Фрейшютца». «Когда я… научился исполнять для себя самого, хотя бы с большими погрешностями, увертюру „Фрейшютца“, я счел задачу моих занятий с учителем исполненной и не чувствовал больше никакого желания продолжать брать уроки»^[29]. Но музыка уже не отпускала Вагнера. Он начал самостоятельно подбирать на фортепьяно произведения, которые ему нравились, а вскоре стал переписывать любимые пьесы.

В 1826 году Вагнер узнал о смерти своего кумира Вебера. Он был потрясен. Но это известие лишь подтолкнуло его к продолжению изучения музыки мастера, в частности его «Оберона». Кстати, музыку моцартовского «Дон Жуана» Вагнер находил «изнеженной и по-женски бессильной», ориентируясь на ариетту Церлины Batti, batti, bell Masetto, которую пела сестра Клара. Особенно его раздражал итальянский текст оперы. «Помню совершенно ясно, что с самого начала я был на стороне немецкой, а не итальянской оперы»^[30], — писал Вагнер в мемуарах. С другой стороны, «Реквием» Моцарта произвел на Вагнера очень сильное впечатление, и знакомство с ним послужило исходным пунктом для восторженного увлечения его автором.

В 1826 году Розалия получила выгодный ангажемент в Прагу и мать с сестрами переехали вместе с ней, ликвидировав все дела в Дрездене. До окончания школы Рихард остался один и был помещен на полный пансион в некую семью Бэме.

В середине зимы, съездив на несколько дней в Прагу к семье, Вагнер получил массу новых интересных впечатлений. Дорога из Саксонии в Богемию, старинное великолепие и красота Праги, новый незнакомый мир, в котором оказался подросток, — всё это произвело на него опьяняющее воздействие. «Возможно, что впечатление это развернулось у меня на фоне общей моей склонности к фантастическому и театральному в противоположность мещанскому шаблону жизни»^[31], — признается в своих мемуарах музыкант-романтик. Тогда он твердо решил для себя: он еще вернется в этот город, еще покорит его!

На Пасху 1827 года Вагнер готовился к конфирмации[32]. Несмотря на религиозность матери, он уже не испытывал в церкви, как в детстве, священного трепета и молитвенного экстаза. Рихард даже ухитрился вместе с товарищем-конфирмантом истратить на сладкое часть денег, предназначенных пастору в уплату за исповедь. Но когда загремел орган и с хоров полилось пение, душа истинного музыканта испытала такой восторг, что, боясь в следующий раз не почувствовать ничего подобного, он решил больше никогда не ходить к причастию.

Примерно в это время началось страстное увлечение Вагнера творчеством Людвига ван Бетховена. В первую очередь его привлекла увертюра E-dur[33] к единственной опере композитора «Фиделио». Но вскоре пришло известие о кончине Бетховена. Вагнер признается: «Скорбное впечатление от смерти Вебера еще не улеглось во мне, и теперь эта новая смерть музыкального мастера, только что вошедшего в мою жизнь, наполнила меня странной, жуткой болью. В этом чувстве было нечто общее с тем моим детским трепетом, который вызывали во мне звуки скрипичной квинты»^[34]. Он начинает изучать музыку Бетховена к трагедии Гёте «Эгмонт», затем сонаты; уже будучи в Лейпциге, слушает в Гевандхаузе[35] Седьмую симфонию A-dur, которая производит на него ошеломляющее впечатление, самое сильное, какое ему когда-либо пришлось испытать. Сам образ Бетховена, трагедия его жизненного пути, его глухота и одиночество послужили тому, что в сознании восторженного юноши этот композитор занял самое прочное место. Впоследствии личность Бетховена Вагнер даже будет неоднократно ассоциировать с самим собой, например в работах «Паломничество к Бетховену» (1840) или «Бетховен» (1870), к которым мы еще вернемся.