Его душа жила лишь в одном мире – пылающей сфере чувств. «Крайне чувствительный», по словам сестры, он все время мучился ужасающим беспокойством, которое расшатывало его жизнь. «Он был бы совершенно подавлен, если бы почувствовал, что совершил в обществе хоть малейший промах, – писала Бронислава. – Это мучило бы его еще много дней спустя». Это беспокойство все время бурлило у него в крови, завладевало рассудком. Бездна была в нем самом, поэтому избежать падения он не мог. Мог ли он пересечь бездну, танцуя, по тонкой проволоке мелодии? Воздействие танца Нижинского напоминало катарсис. Он играл роль, которую Аристотель приписывал трагедии – в процессе эстетического переживания способствовал очищению души от аффектов. Безумие Нижинского не было неожиданным и резким потрясением, похожим на удар грома. Оно было словно последний взрыв на заминированном поле. После написания «Тетрадей» он замкнулся в себе навсегда, постепенно угасая.

Молчаливый, угрюмый и ревнивый, Нижинский был трудным ребенком. Ревность, постоянно терзая его, как терзала Филоктета незаживающая гнойная рана, заставляла его искать одиночества. Он ставил искусство выше знаний и выше самой реальности и презрительно заявлял: «Я не боялся вообще оставить учение и показать всем, что я ничего не знаю». Его гений был беспокоен и не знал безмятежности. Поэтому с годами он все больше и больше склонялся к абсолютному, а не глобальному; поэтому его танец развивался скорее в направлении интенсивности, а не разнообразия.

Чаще всего искусство уводит нас в крайности, оно беспощадно и влюблено в смерть. В интервью, показанном по телевидению в 1961 году, Селин заявил: «Я разостлал на столе свою кожу. Потому что – не забывайте одну вещь – смерть приносит невероятное вдохновение. Если вы не положите на стол собственную кожу, у вас ничего не выйдет. Придется заплатить».[273] У настоящего художника страсть к глубине и мощи изображения пересиливает инстинкт самосохранения. Нижинский выстелил своей кожей театральные подмостки. Он познал стремительный взлет к исключительной цели, к бесконечности, а после этого – еще более стремительное падение. За кульминацией немедленно последовало крушение: казалось даже, что оно таинственным образом изначально было заложено в нем. Поэтому у судьбы танцовщика такой конец ока-залсянеизбежен:

И в самом деле, конец Нижинского был не менее ужасен, чем смерть Аякса.

Примечания