— Да нет, то другой Шиола был, иного рода-племени! — и Фуфала продолжала еще торжественней:

— Ожерелье из скатного жемчуга купил для меня Шиола, золотую цепь, рубиновые серьги, кольцо с алмазом… Купить-то купил, а прислать побоялся — все равно, мол, не удостоит принять подарок…

Никто не знал — был ли в самом деле на свете когда-нибудь воздыхатель Фуфалы Шиола? Присылал ли ей в подарок золотую цепь?

— Так вот, значит, какой он был человек, твой Шиола! Невелика птица: овчар косматый, заросший бородой до ушей, оборванный, весь в репье, вымоченный дождями! Умер твой Шиола, сбежал от тебя, поминай как звали. Хватит по нем плакать — на что надеешься? — не унимался Мурца.

— Не овчар, а овцевод, хозяин! — поправила его Фуфала.

— Слыхал я, — бедолага был, забитый, унылый! — вставила с усмешкой светловолосая, круглощекая девчонка в бусах, «Подушечка».

— Чтоб тебе в сырой земле темницу найти, чтоб тебе никогда не радоваться, чтоб птицы твоими космами гнезда свои устилали! — вскочила Фуфала, схватилась за камень…

Девчонка убежала со смехом, а Фуфала так и осталась с камнем в руке.

Потрясенная, уязвленная в самое сердце, стояла Фуфала и думала: «Сколько злых людей на белом свете! Чтоб вам всем сгинуть и пропасть!»

— Ах ты, чертово племя! — И полились потоком громовые проклятья взбаламученной, оскорбленной старухи.

Но она успокаивалась так же быстро, как выходила из себя. Только что метала громы и молнии, и вот — уже утихомирилась:

— Смотри, как она… Ясный день мне затмила! Не уважила крестница крестную, плюнула на святую купель! Ах, какое сплела, ткачиха-паучиха! — И когда Мурца, возвращаясь из виноградника, снова показался на дороге, Фуфала, умиротворенная, ясная, обратилась к нему с такими словами:

— В конце концов, все мы — земля, прах, и в землю уйдем! Друг мой и брат, пусть никогда не увидят твоего горя сестрины глаза! Зачем ты меня обижаешь? Брат мой, сердце мое чистое, как горящая восковая свеча! И не стыдно тебе после этого ступать по матери-земле?

Мурца двинулся было дальше.

— Нет, нет, не уходи так, сначала исцели меня, сними с моего сердца камень, а нет, так давай жребий метать — кому раньше смерть принять… Пусть бог нас рассудит, и да будет его святая воля!

— Не женщина, а меч обнаженный, спящего льва разбудишь! — пробормотал Мурца.

— Это не я, а сердце мое уязвленное говорит! — мягко переливался голос Фуфалы.

— Подай мне утешение, умиротвори меня… Цветами тебя забросаю, только пролей бальзам на мою душу!

— Сердце за брата тебя считает! Мы же вместе с тобой росли! Ничего не понимаю — все в голове спуталось! От тебя ли мне ждать обиды, безбожный ты человек! А если ты сам на меня обижен — давай поговорим открыто, выскажем все, не таясь, очистим душу и покончим на этом!

— Утеху дай мне, утеху и исцеление! — взывала с мольбой Фуфала, свесив голову и глядя в землю перед собой. Но Мурца, улучив минуту, успел уже ускользнуть — увлеченная своим красноречием, Фуфала не заметила его исчезновения… Когда она подняла голову, перед ней стоял не «друг и брат» ее души и сердца Мурца, а молодой, весело ухмыляющийся Кория.