– Может быть, – задумчиво произнес Ярин, словно пробуя мысль на вкус. Было приятно, хотя и очень уж необычно. Вся Империя, все общество вокруг было пропитано совершенно другими идеями. Равенство. Единство. Не высовываться. Не лезть. Каждый раз, когда Ярин пытался – очень робко! – воспротивиться этому, мир бил его по голове, и до сих пор парень винил в этом себя – недостарался, недообъяснил… А может, все и впрямь не так?

– Может быть, – повторил Ярин, – ты и прав. Может быть, думай я так раньше, мы бы здесь не сидели…

– Что ты имеешь в виду?

– Я могу делать… кое-что. Я мог бы отпереть эту решетку, мог бы побороть стражников. Если бы только знал как. Эта сила…

– Какая сила?

Ярин вздохнул и рассказал ему все: про поверженных в поезде обидчиков, про отпертую неведомо как дверь при пожаре. Эти откровения в неправильной компании означали бы обвинения в бесопоклонстве, и Монастырь, а то и виселицу, но ведь Эжан был его другом. Внезапно, он похолодел. Как все-таки получилось так, что меня посадили именно в эту камеру?

Послушница, спотыкаясь и аж подергиваясь от желания помочь, проводила гнома в лечебное крыло Монастыря – длинный коридор с парой десятков выходящих в него келейных дверей. Она не знала, где находится Ариан со своим пациентом, и потому Киршту пришлось заглядывать в каждую из них по очереди. Все палаты были похожи друг на друга – бесцветные, безликие, безжизненные. По спине Киршта пробежали мурашки. Ему вдруг показалось, что он бегает по кладбищу, и каждая из этих комнат – чья-то могила. Ох, Штарна… Успел ли я?

Почти отчаявшись, Киршт увидел выбирающийся из-под двери последней кельи голубоватый свет – и сразу побежал к ней. Он пинком распахнул в дверь и влетел в помещение. На кровати лежала Штарна, ее рука свешивалась вниз, вся покрытая запекшейся кровью. Над ней навис епископ Ариан, сжимающий в руке знак церковного Глаголя. О джены, что за чертовщина здесь происходит? Присутствие чего-то темного, холодного и сонного, чувствующееся во всем здании монастыря – и внизу, и в коридоре лечебного крыла, и в кельях – было особенно ощутимо здесь: оно словно сгустилось, сконцентрировалось, почти обретя самость. Смерть. Он словно увидел ее, сотканную из теней, стоящую напротив епископа, по другую сторону кровати. Но тут Штарна простонала, прошептала его имя – чуть слышно – и вспышка надежды ослепила гнома. Она узнала его! Неужели, неужели еще не все потеряно? В нем заклокотала сила, та самая, что просыпается в любом человеке, в любом живом существе в миг, когда к нему прикасается смерть – собственная или чья-то чужая.

Движимый этой силой, он не вспомнил об арбалете на поясе, и кинжал выпал из его руки. Киршт подбежал и со всей силы пнул так и не заметившего его старика. Ариан, так и не заметивший гнома, опрокинулся на бок и ударился о железный край кровати. Глаголь, который он держал перед собой, глубоко вошел в его глазницу.

– Холодно тут… пахнет смертью, сном… Злом, – отчего-то шепотом произнес Хйодр. Тяжелый ларец было куда сподручнее катить по дороге, чем спускать по ступенькам, и гном уже запыхался. Почему она не выбрала Зомма? Впрочем, Хйодр был не уверен, что стоять с оружием над монастырскими послушниками лучше, чем тащить эту штуку. Или, чего доброго, торчать с луком в башне над воротами. Ох, дьявольщина. Будет беда, будет.

– Даже смертью? – рассеянно отозвалась женщина.

– Наверное, мне просто кажется. И наверху тоже что-то такое почудилось… Это же просто-напросто монастырский подвал, ведь правда?

– Просто-напросто подвал, да… И тем не менее, – задумчиво сказала Мирта, – у тебя хорошее чутье. Надо будет заняться тобой, когда все закончится, из тебя может выйти толк.

Хйодр замолк. Ему приятно было слышать похвалу, но в то же время его пугала эта женщина. А может, и не пугала, а завораживала. Загадочная, решительная и резкая, знакомая с волшебством, неведомым другим… И она сказала, из меня может выйти толк! Хйодра не так уж часто хвалили в его жизни.

– Я тоже чувствую это. В точности как когда-то, в катакомбах под Латуном… Я думала, бесовщина будет пахнуть по-другому. Огнем, серой, чем-то в этом духе, – продолжала Мирта.

Гном осторожно, ощупывая носками ступеньки и пытаясь глядеть поверх ларца, дотащил сундук вниз, с облегчением ухнул его на пол и осмотрелся по сторонам. Подвал был мрачен сверх всякой меры: голые и сырые каменные стены, на которых тут и там висели полки с расставленными на них чучелами и головами животных, детенышами, заспиртованными в банках – словно в природоведческом музее. И кости. Много костей. Черепа с рогами или клыками, когтистые лапы, поддерживаемые незаметными стальными опорами, выкрашенными в черный цвет, несколько гигантских спинных позвонков – такие Хйодр раньше видел только на картинках в учебнике, они остались от исполинских чудовищ, населявших Сегай в прошлом. Ощущение тьмы, смерти и небытия от всей этой выставки стало еще сильнее. Часть Хйодра была до смерти перепугана, но, тем не менее, он сделал несколько шагов внутрь подвала. Горн Малакая заставлял его полнее чувствовать значительность его миссии, важность участия в общем деле, и тем самым притуплял страх.

– А что мы здесь ищем? – нерешительно спросил он.

– Думаю, вот это, – откликнулась Мирта, – тащи ларец сюда.

Вот черт, только-только отдышался. Хйодр подхватил ларец и занес его за угол. Он ахнул от увиденной картины.

В небольшом, отделенном от остального подвала стенами зальце стоял гигантский чугунный стол, диаметром в четыре-пять шагов. Над столом на вертикальном штыре был укреплен череп, на сей раз, похоже, человеческий. Он испускал голубоватое свечение, мягкое и холодное, а из его ноздрей медленно выходили тонкие струи вязкого, густого тумана, похожие на сигарный дым, но не сизые, а ослепительно-белые, и не поднимающиеся к потолку, а стекавшие вниз. Присмотревшись, Хйодр обнаружил, что стол был миниатюрой Щачина. Он мог различить крошечные выкованные фигурки домов, знакомые улицы, Площадь Восстания – весь городской центр. Спускавшийся из ноздрей черепа туман тек по улицам, водопадом уносясь в зиявшую у края чугунного города трещину. Щачинский Разлом.