После математики можно было разговаривать обо всем. Обычно речь заходила о мужьях и о детях. Время от времени подруги обсуждали политику. Дария и Юн-ха часто спорили, какой народ пострадал в двадцатом веке сильнее – корейцы или иранцы. Дария упоминала диктатуру, военный переворот, пытки и войну. Юн-ха утверждала, что в Корее все это было даже в большем масштабе, на что Кавита говорила: «Все это так, но разве вам довелось жить в стране, искусственно разделенной на части на основе веры в фальшивых богов организованной религии и амбиций слабоумных политиканов, единственной целью которых были власть и влияние?»
После этого Юн-ха обычно замолкала, поскольку ей было просто не под силу понять, что́ только что сказала Кавита. Что касалось Дарии, то она вставала, чтобы открыть окно, так как каждый раз, когда Кавита принималась обсуждать раздел Британской Индии на Индийский Союз и Пакистан, она так распалялась, что начинала багроветь и обливаться потом, и проходило совсем немного времени, прежде чем Дарие приходилось приносить ей стакан воды и полотенце, чтобы вытереть вспотевшее лицо.
Впрочем, сегодняшние «математические посиделки» завершились более или менее мирно. Подруги ограничились обсуждением неспособности своих детей как следует понять и оценить все то, что дала им Америка, ибо все они выросли в Нью-Йорке и не знали или не помнили ни бомбежек, ни настоящей нищеты.
– Наши потомки понятия не имеют, каково это – прозябать под пято́й претенциозных политиканов, по капризу провидения превратившихся в принцев! – заявила Кавита.
Под влиянием математики и того, что она называла менопаузой, Кавиту иногда пробивало на злоупотребление аллитерациями. «Поразмыслить над поэтапным преобразованием простых последовательностей в параллельные по паскалевому принципу» – так она выражалась, и тогда даже Дария скребла в затылке, пытаясь понять, о чем, собственно, речь.
В конце математического вечера подруги вместе мыли посуду, и Юн-ха, которая лучше всех справлялась с самыми сложными подсчетами, подводила итоги проделанной работы, кратко и точно формулируя найденный способ решения того или иного уравнения. После этого Кавита брала свою тарелку из-под самсы, Юн-ха – контейнер из-под кимбапа, а Дария целовала их на прощание.
Когда обе уходили, Дария ощущала некую опустошенность. Ей нравились эти субботние вечера, заполненные математикой, нравилось проводить время с подругами, которые, в отличие от большинства американцев (включая Сэма), знали, что такое война и диктатура, и на своей шкуре испытали, каково это – «прозябать под пятой претенциозных политиканов».
7. Да здравствует анализ, долой самоанализ!
– Вам повезло – вы оказались в нужном месте и в нужное время. Вы умные и талантливые, и ваше будущее будет не просто обеспеченным. Оно даст вам новые возможности, и только от вас зависит, сумеете ли вы ими воспользоваться…
Мина откусила кусок жирной пиццы, которую держала в руках. Она сидела в одной из аудиторий и слушала ежемесячную лекцию декана Бейли «Вопросы и ответы во время перекуса», которую рекламировали во всех зданиях бизнес-школы.
Мина прекрасно знала, что декан Бейли вряд ли сумеет ответить на ее вопросы. Что́ бы он, к примеру, сказал, если бы она спросила, должна ли она бросить учебу и стать художником?.. Зато на его лекциях была бесплатная пицца.
– Когда вы окончите курс, многие из вас отправятся прямиком на Уолл-стрит, чтобы сколотить состояние. В этом нет никаких сомнений, потому что как раз сейчас экономика нашей страны на подъеме, и эта тенденция продлится еще много, много лет. Считайте, что успех вам обеспечен. Особенно плодотворной будет первое десятилетие двухтысячных. Вам предстоит стоять у руля мощнейшей экономики мира!..
Капелька жира, сорвавшись с ломтя пиццы, упала на белую блузку Мины. Проклятье! Несколько мгновений она беспомощно смотрела, как масло впитывается в ткань.
– …Вы добьетесь большего, чем поколение ваших отцов. Главное, не забывайте, что в этих стенах учат анализу, а не самоанализу. Оставим самоанализ для гуманитариев!
При этих словах кое-кто из студентов засмеялся, но Мина продолжала размышлять о своем (возможно, это и был тот самый самоанализ, против которого предостерегал декан, но ей было все равно). Она вспоминала все те пиццы, которые ела в пиццерии «Би энд Кей», где ее отец вымешивал тесто в течение нескольких лет после переезда в Америку, потом стала думать об обеде с мистером Дашти. «Ты заслуживаешь самого лучшего, и я просто делаю все, что в моих силах», – сказала ей в тот день мать. Мине хотелось, чтобы Дария перестала составлять таблицы и диаграммы и приглашать к чаю посторонних мужчин иранского происхождения, которых она выискивала по всем Соединенным Штатам. Этот парад женихов ей изрядно надоел, и Мина мечтала положить ему конец, но ей было ясно, что от нее мало что зависит. Когда-нибудь она, вероятно, сумеет как-то договориться с матерью, но в ближайшее время ее, несомненно, ждут новые испытания.
Пока декан Бейли продолжал расписывать блистательные перспективы фондового рынка, Мина задумчиво теребила свое коралловое ожерелье, которое лучшая подруга Бита подарила ей в последний вечер в Тегеране. Интересно, где Бита сейчас? Что с ней? Жива ли она?
В первые месяцы жизни Мины в Нью-Йорке Бита прислала ей несколько писем. В них она не без юмора рассказывала о том, что теперь во время обстрелов и воздушных налетов они всей семьей сидят в подвале и лущат горох, на чем свет ругала Саддама и упоминала о том, что на ночь ей приходится надевать боксерскую капу, чтобы не повредить зубы[12]. В последнем письме, которое Мина получила от Биты, подруга описывала свою новую стрижку (каре «боб») и сожалела, что на улице ей приходится, как и остальным женщинам, прикрывать волосы платком.
Больше письма не приходили.
– …И не забудьте: самое худшее, что вы можете сделать, общаясь с сотрудниками рекрутинговых отделов, это сначала согласиться на предложение, а потом передумать. Мы не передумываем. Никаких отказов. Никаких самокопаний. Только вперед! – сказал декан Бейли в микрофон.
Свободной рукой (в другой она по-прежнему сжимала клин остывшей пиццы) Мина быстро набросала в блокноте несколько клубничин и фигуру женщины в парандже.