– Водички дать? – спросил знакомый голос, и я узнал моего инструктора.

– Не надо, ‒ сказал я и закашлялся. Мне подали стакан, и я вцепился в него двумя руками.

– С приездом, как говорится. Приходишь в себя помаленьку?

– Прихожу, ‒ хрипло ответил я: в горле все еще першило. – Слушайте, а обязательно, чтобы я каждый раз сознание терял? Может, можно как-то без этого? Вашей милостью у меня уже два сотряса.

– Какое сознание? А-а… Да нет, не обязательно. Строго говоря, и не должен. Это уж ты по собственному почину, ‒ он засмеялся. – Ты, кстати, еще нормально добрался. И штаны, вон, у тебя сухие.

– Какие еще штаны?! – я начал злиться. – Шутки у вас, блин…

– Да какие шутки! Все по-разному переносят транспортировку. Кого тошнит, а кого и наоборот. Это, знаешь, почти как в космос слетать, – усмехнулся инструктор. – Помирать никто не помирал. Но после первого раза многие отказываются. Потому и зазываем молодежь, у вас переносимость все равно лучше, да и раньше начнешь – привычка сформируется. Ну, это так, для информации. Вдруг будешь когда-то у нас работать.

Я кивнул. Попробовал осторожно встать – получилось.

– Давай, приходи в себя. Тебе еще отчеты писать. Порядок такой – или пишешь сейчас, не отходя от кассы; или отсыпаешься здесь, и пишешь завтра. Записи рабочие вел? Больные, диагнозы, чем лечил, что нового узнал. Кто умер, кто выжил, кого куда отправил. И отдельно – с кем общался, что рассказывал о себе, куда ходил-ездил. Прошлое – материал тонкий, требует тщательного протоколирования. Вот инструкция по составлению отчетов, часов 5‒6 все равно уйдет. А за это время в твоей голове запустится психологическая адаптация к возвращению, и можно будет тебя выпустить.

– Я лучше сразу, пока помню, – сказал я. – В смысле – выпустить? А сейчас ‒ нельзя?

– Сразу после прибытия положено держать в карантинной зоне 6‒12 часов.

– А, будете обрабатывать от всякой заразы?

– И это тоже. Парень, вот ты сейчас выйдешь за дверь, а там – город. Двадцать первый век. Машины ездят. Шпана на улице. Деньги другие. Мозг не умеет переключаться сразу. Ему нужно время хотя бы для того, чтобы поверить в произошедшее.

– Ладно, ‒ согласился я. И сел за отчеты. Прикладывал списки больных с диагнозами, описывал свои взаимоотношения в коллективе, с пациентами, нравы и обычаи, работу и отдых (которого почти не было). Инструкция была составлена грамотно и заставляла вспомнить все то, что уже начинало казаться далеким и призрачным. Прошло, наверно, часов восемь, пока я все оформил, передохнул, перепроверил.

В конце я ожидаемо подписал две бумаги. Первая ‒ о том, что не буду разглашать информацию, касающуюся деятельности института, его местоположения, методов исследования, а также, что не буду искать людей, с которыми судьба свела меня в прошлом, или их потомков; вторая – о том, что ни к кому не имею претензий.

Я сложил документы в увесистую пачку и положил на стол инструктору. Он отправил меня в другое помещение, где меня чем-то обрызгали в камере, похожей на дезактивационную, и дали опять какие-то капсулы. Я выпил их, не глядя, и вернулся к инструктору.

Тот просмотрел мои бумаги, кивнул и, улыбаясь, подал мне ключи от шкафчика. Я выгреб одежду, телефон, кошелек и долго тупо таращился на них. Особенно телефон вызывал у меня ступор, я почему-то не верил, что можно его включить, позвонить кому-нибудь и на том конце услышать голос.

– Это пройдет, ‒ сказал Петр. ‒ День-другой позависаешь, а потом втянешься обратно. Ты пока в пекло не лезь, отдохни, выспись.

Я кивнул. Потом переоделся в свою одежду, сдал командировочное. Джинсы показались мне жесткими, в ремне теперь требовалась новая дырка. Вот по футболке соскучился.

– Если чего… − сказал Петр, − адрес помнишь, телефоны знаешь.