О книге я вспомнил в самом конце дня, а развернуть решился уже дома. Кто его знает, как окружающие отнесутся к чтению «нерекомендованной» литературы.
Книга в бумажном переплете, видимо, знавала лучшие времена. Она была сильно истрепана, что вполне объяснимо, если учесть, что ее читали из-под полы, в самых, видимо, неожиданных местах. На обложке красовались пятна, а внутри она была заботливо подклеена белой полосой. Такая же полоска защищала и переплет, который едва держался на тонких ниточках. В книгу был вложена бумага, которую я сперва принял за техническую конструкцию, но потом сообразил, что вряд ли кто-то будет чинить книгу тетрадным листком. Я вынул его, − двойной, очень плотный, в клеточку, и прочел:
«Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь – уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути…
Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?»
А.А.А. 19111
Доктору на память об одном случае пневмонии, с благодарностью от Ольги Яковлевны Зарецкой, деревня Н., Н-ская область, июль 1952г. Буду рада письму…»
Далее красивым женским почерком был указан почтовый адрес, куда я мог это письмо отправить. Буквы были выведены, словно кисточкой, – с пером и чернильницей она явно умела обращаться куда лучше меня.
Я перечитал, и у меня защемило сердце. Я сложил письмо в несколько раз и убрал в самый дальний угол чемодана.
Завтра заканчивался мой срок пребывания в прошлом. Подробностей отправки назад я не знал, инструкция предписывала мне завтрашним утром выехать из деревни попутным транспортом.
Перед этим сегодня мне предстояло дождаться следующего доктора, направленного работать сюда. Судя по тому, что на инструктаже меня не предупреждали об еще одном «человеке из будущего», ждали мы кого-то из местных. Ставка была свободна и пока что замещалась молодыми кадрами, по очереди приезжавшими сюда набираться опыта со всех концов необъятной страны. Доктора ждали, как водится, целый день, точного времени прибытия никто не знал. К тому же в этот раз ожидался не доктор, а докторша.
Моя сменщица прибыла поздно вечером, в отличие от меня ее доставили прямо до больницы на возу, прицепленном позади трактора. Была она щуплого телосложения, если не сказать худенькая, и, судя по выражению ее лица, дорога доставила ей мало удовольствия. Вначале я решил, что она меня порядком постарше ‒ такое строгое и серьезное у нее было лицо, и только вблизи рассмотрел, что почти ровесница.
Я подбежал к возу, поздоровался, принял чемодан. Представился по всей форме, отрекомендовался местным доктором. Она проворно соскочила со своего «экипажа» и, протянув мне руку, неожиданно твердо (так мне показалось) сказала: «Люда». Я обрадовался, что не придется раскланиваться друг перед другом, путаясь в именах-отчествах, и тоже представился по имени. Мы немного поговорили, общаться с ней оказалось неожиданно легко.
Она все-таки была немного старше ‒ выдавали уверенность и спокойствие, заметные лишь со стороны и неуловимо отличавшие ординатора второго года от человека, только поступившего в интернатуру. Кроме того, девушка оказалась хирургом, и я почти с завистью подумал, сколько всего ей, наверное, уже доводилось делать самой. Рассказы о том, как в послевоенные годы учили будущих хирургов, сразу приучая их к самостоятельности и ответственности, я слышал от пожилых преподавателей неоднократно и только вздыхал: в наше время ребята стояли в очередь на ассистенцию, мечтая, чтобы оперирующий хирург разрешил хотя бы узел завязать.
Я спросил Люду, хорошо ли она добралась, и пришел в ужас, узнав, что ехали они трое суток, – не из Н-ска, откуда-то еще дальше. Дорога раскисла, а трактор вез нехотя, останавливаясь везде, где только можно остановиться. Теперь она радовалась твердой земле и отсутствию тряски и мечтала о возможности помыться. Я передал ее под покровительство санитарки, и Люду расположили на ночь в больнице, а наутро у нее уже должен был начаться рабочий день.