— Под Москвой у деревни Островцы. Не это главное, думаю убийство совершили враги твои и нас, мастерградцев. Поберегись Герр Питер. Охрана говорит, что слишком издалека и чрезвычайно точно стреляли. Сразу в голову. Похоже враги как-то достали наше оружие. Сейчас что хочешь может случиться, хоть на тебя покушение, хоть бунт! Помнишь читал про стрелецкий?
— Да, — Петр умолк и до боли стиснул кулаки, иначе все эмоции выплеснулись бы из него наружу.
— Я высылаю к тебе четверых телохранителей. Они обучены, защищать даже от нашего оружия, ты не против Герр Питер?
Предложение Александра выглядело разумным, Петр долго не раздумывал:
— Хорошо, жду!
— Все, конец связи, мы усиливаем охрану посольства.
Петр выругался матерно, слуга принесший радиостанцию съежился и испуганно покосился на дверь. Как бы сбежать, больно гневен государь. Рация упала на искусную вышивку одеяла. Опираясь локтями о колена, и прижав подбородок к кулакам, царь невидящим взглядом смотрел в окно. Гнев, ужас, смятение были в его глазах, но он уже не тот подросток, который убежал от сестрицы в Троице-Сергиев монастырь. Теперь он будет драться!
— Князя Ромодановского и командиров гвардейских полков ко мне! Пулей! — белугой взревел царь.
Днем началось. После обедни по Москве пронесся зловещий слух, что царь Петр то ли помер, то ли решил разогнать московские стрелецкие полки. Это оказалось последней искрой воспламенившей людей на открытый бунт. Народ в стрелецких слободах зашумел, заполошно ударили в набат. Тревожные резкие звуки понеслись над сонными слободами. Стрельцы поспешно хватали мушкеты и бердыши. Звон набата плыл над дворами и избами пока оружные и недоумевающие стрельцы с женами и детьми не оказались на улице. Все хотели жить благолепно, как деды и праотцы и неважно жив царь Петр или нет, люди жаждали милой сердцу старины. У всех накипело на душе. При порядках, установленных молодым царем и Нарышкиными, жить очертело. Люди как полоумные забегали по улицам. Матерно ругаясь, стрельцы разбивали полковничьи и прочих начальных людей дворы. Грабили, выкатив бочки хлебного вина, пили, а владельцев добра без жалости подымали на копья. Вовремя отправленные в слободы усиленные наряды семеновцев и измайловцев хватали бунтовщиков и тащили к страшному князю-кесарю Ромодановскому. Из четырех полков, восставших в известной попаданцам истории: Гундертмарка, Чубарова, Колзакова и Чермного, смогли подняться только два последних.
Восставшие полки собрались на площади перед слободской церковью. Созвали общий круг, по примеру казачьего, выбрали начальных людей. На телегу влез избранный пятисотенным Проскуряков Овсей. В полках уже знали, живы цари: и Петр и Иван. Огляделся. Надо решать что делать дальше. Вокруг море алых и зеленых стрелецких кафтанов. Над толпой колышутся острия длинных пик, разбрасывая по сторонам солнечные зайчики. Крики, шум. Ратовища бердышей, мушкеты уперты в землю, хищно сверкают острой сталью. Жарко и душно. Стрельцы смотрят, задрав бороды, ждут. Овсей поднял над головой чекан[28], закричал, надсаживая горло.
- Тихо православные, говорить буду! — постепенно толпа успокоилась, замолчала, кто не понял сам, помогли соседи добрыми подзатыльниками. Тишина, лишь зловеще каркают кружащие над площадью испуганные вороны.
— Теперь или мы скинем Петра и позовем на царство добрую царевну Софью, или он нас по висельницам развесит! Ужо припомнят нам побитых насмерть полковников и начальных людей! Не помилует ни жен, ни детей малых! Не поторопимся — погибло наше дело. Не по праву сел на царство Петр! На то у нас грамота от царевны есть! Старший в царской семье Иван, ему и править вместе с матушкой Софьей! Нужно идти на Преображенский дворец. Там он сидит. Чай не впервой нам биться за правду. Царя Федора Годунова в прошедшие времена скинули с царства! Переможем, будет нам и жалованье доброе, и корм, и старинные вольности. Столб памятный снова на Красной площади поставим. А мастерградской с немецкой слободам быть пусту, дома разделим, продуваним, царевна не против будет!
Разинув рты слушали стрельцы. Страшное и смутное говорил Овсей, отчего становилось жутко. Однако понимали, что пути назад теперь нет. Толпа качнулась словно море, стрельцы закричали, перебивая друг друга:
— Побьем воровского царя! Зачем нам кукуйский да мастерградский пьянчужка?
— Сбежит Петр обратно в Троице-Сергиев монастырь! Надо всю Москву подымать! Остальные полки стрелецкие!
— Один раз уже не подняли. Дело неверное, надо Петра гнать вначале!
Преданные Овсею стрельцы, кучковавшиеся вокруг воза, застучали саблями и древками бердышей.
— Робята, кто не с нами тот нарышкинский подсыл! Бить тех смертным боем до смерти!
Густые толпы стрельцов направились на выход из города. Впереди музыканты, ритмичная дробь больших барабанов разносилась среди притихших московских дворов и усадьб, предупреждала, идут стрелецкие полки, берегись! Вьются на ветру шелковые знамена, дарованные царем Алексеем Михайловичем. Наряд, все четыре пушки, взяли с собой. В самом конце длинная колонна телег обоза.
Позади остались бесчисленные, сверкающие на солнце золотом куполов столичные храмы, скрылись верхушки крепостных башен Москвы. Шли весело, с шутками, прибаутками, горланили песни. А вокруг цветущие разнотравьем мирные подмосковные луга, небольшие рощицы. По правую руку проплыли ветряные мельницы и тонкая игла немецкой кирки, что возведена в Кукуйской слободе. Подождите ужо нехристи! Ваше очередь наступит потом, когда прогоним Петра с царства! Едва стрельцы спустились к переправе через вытекавшую из дремучих лесов Лосинова острова тихую Яузу, грохот барабанов внезапно прекратился. Стало тихо, лишь слышно как набегает на крутой берег речная волна да кричат неугомонные птицы.