Поскольку со всеми источниками в России разговаривал Вадим, я не знал ни кто они, ни их имен, ни как с ними связываться, ни где они живут или работают.

— Я не знаю.

Такого вопроса я боялся больше всего, поскольку ответ на него мог стоить человеку жизни. Но я действительно не знал.

Цимрот был настроен скептически:

— Мы не знаем имени, мы не знаем адреса, мы не знаем, кто это, мы не знаем, где [Вадим] взял документы, и мы не знаем, настоящие ли это документы, так?

— Я не знаю.

В течение дня я произнес «я не знаю» в различных вариациях более сотни раз и, наверное, выглядел полным идиотом, но, как сказал Майкл, я не собирался никого впечатлять. Я просто постоянно напоминал себе: в этой комнате нет людей, только манекены.

Примерно через два часа этой тягомотины Цимрот начал иссякать. Не помогло и то, что его одновременно бомбардировали сообщениями в ноутбуке, который стоял перед ним.

Я был уверен, что это его московские клиенты и их супервайзеры выражают ему свое разочарование.

Около часа дня мы прервались на ланч. Я шел по коридору к выходу, и к моему удивлению, навстречу мне плелся Джон Москоу. Оказалось, что он всё это время был там и наблюдал за происходящим в переполненной комнате вместе с молодыми юристами и помощниками.

Весь этот цирк, вероятно, затеял он, и всё шло не так, как он планировал.

Изобразив на лице улыбку и протянув ему руку, я сказал: «Привет, Джон». Когда мы столкнулись с ним на симпозиуме в Кембридже в 2010 году, он был само обаяние, а теперь, понурив голову, молча прошаркал мимо.

Мы с Майклом пошли в ближайший суши-бар. Я специально взял легкий обед, чтобы не расслабляться и не терять бдительность, но в то же время сохранить силы еще на пять часов этой юридической экзекуции.

По возвращении допрос продолжился. К Цимроту вернулась уверенность, и он перешел к другой теме. Теперь он хотел выяснить, в каких странах мы расследуем отмывание российских денег, связанных с делом Магнитского.

Этот вопрос был с подковыркой. Я лично участвовал во всех наших контактах с правоохранительными ведомствами и не мог ответить: «Я не знаю», потому что я знал. Честный ответ раскрыл бы кремлевским силовикам наши планы в отношении российской «прачечной» грязных денег и помог бы им сорвать расследования, ведущиеся по всему миру. Похоже, этим вопросом он достиг цели и поставил меня в затруднительное положение.

Внешне я сохранял спокойствие, но внутри всё дрожало, и только я собрался открыть рот, как вмешался Пол Монтелеони.

— Я попрошу свидетеля не отвечать на этот вопрос, так как эта информация не может быть публичной, — сказал он. Он ссылался на закон о «тайне следствия» — это означало, что любая информация, относящаяся к предварительному уголовному расследованию, не подлежит разглашению. Вмешательство Пола поставило крест на всех вопросах по этой теме. Цимрот не смог обойти его и двинулся дальше.

К вечеру его разочарование стало очевидным. Его помощники бегали туда-сюда, выискивая хоть что-то, что помогло бы ему заманить меня в ловушку. Его вопросы становились всё более нелепыми, но и это не помогало.

Ближе к концу Цимрот спросил:

— Вы были в Белом доме 14 февраля 2014 года. Это вы помните?