— Ну, это вот если ты куклу под кофту запихаешь и она там жить будет.

Маша тут же запихала пупса под кофточку и прислушалась к ощущениям.

— Павлик, куколке скучно, оттуда ничего не видно же! И мне она мешает, колется.

— Ты, Машка, еще маленькая. А взрослые очень любят что-нибудь за пазухой носить. Я сам слышал, как бабуля говорила про соседку: «У нее всегда камень за пазухой».

— А-а-а...

— ...Я за них так душой болею, так болею! — тем временем продолжала Валентина Степановна. — Дети же все-таки! Несмышленыши!

— Она это про нас? — спросила Маша.

— Нет, это она про родителей, — сокрушенно ответил Паша.

— Какие же они дети, если это мы дети? — удивилась Маша. — Разве у детей дети бывают?

— Бабушка считает, что бывают, — вздохнул Паша. — Она старенькая, ей виднее.

— Ну ничего себе! А зачем она о них душой болеет?

— Ну, так положено. Сначала человек немножко душой болеет, иногда только, а потом привыкает и всегда уже болеть начинает, и он становится «душевнобольной». А потом его в специальный домик отвозят, за город, где душевнобольные живут. Там за ними такие большие дяденьки в белых халатах ухаживают. Наверное, душу лечат. Я по телевизору видел.

— А-а-а! А чем душу лечат?

— Не знаю. Думаю, рентгеном просвечивают. «Душа — дело темное» — так бабушка говорит.

— А моя тоже говорит: «Чужая душа — потемки». Ага, наверное, рентгеном.

— Вот смотрю я на них — ну беспомощные же, пропадут без меня! Просто сердце щемит! — говорила Валентина Степановна, прижимая к сердцу недоеденную плюшку.

— А как это «сердце щемит»? — заинтересовалась Маша.

— Ну, не знаю... Наверное, как мама белье вешает. Прищепкой — раз! И прищемило...

— Ой! Больно, наверное?

— Наверное. Я себе палец прищемлял — больно было. И кожа посинела. А сердце вообще без кожи.