Голем вышел из другой двери, и я приготовилась к ужасу, который он принесет. Но он нес обрывок бумаги между двух больших пальцев. Его шаги были удивительно легкими для его размера. Глаза отца открылись на миг.
— Папа? Ты меня слышишь?
— Элли, — пробормотал он. Его глаза снова закрылись, и слова стали невнятными, а потом пропали.
— Пап, я люблю тебя. Прошу, держись.
Я не знала, слышал ли он меня.
Когда я повернулась, обрывок бумаги был в моей клетке, буквы были размером с мой кулак.
И что мне с того? Толку не было. Но, похоже, у меня был тут союзник.
— Я выберусь отсюда, пап, — прошептала я. — И тогда приду за тобой. Я точно приду за тобой и заберу тебя домой.
Но что делать с остальным?
Я училась быть Охотницей всю жизнь. Я боролась за право защищать мой народ от медведей и кугуаров, прячущихся в лесу. Я отбивала стаи гулей, которые ждали беззащитных коз и детей. Я боролась с голодом, когда осенний урожай кончался, а скота было мало, приносила оленей и зайцев, чтобы наполнить животы.
Но я не думала, что худший враг все это время прятался вне досягаемости. Я не думала, что, отправившись с сестрой танцевать у круга, а предала их всех. Я создала чудище хуже всех остальных, угрозу, которая сотрет мой народ, как женщина, вытирающая тряпкой пятно с пола.
Я сглотнула.
Но в этот раз мои ладони дрожали от решимости.
Мне надоело охотиться на медведей и кугуаров. Надоели гули. Я собиралась охотиться на фейри. Да, я это уже говорила. И я говорила это серьезно, но теперь решилась окончательно, видя отца, пострадавшего из-за меня. Видя невинных детей с круглыми ушами — смертных детей с румяными щеками и слезами на глазах.
Я не могла злиться или бояться за себя. Другие люди нуждались во мне.
Я осторожно отряхнула одежду, собрала сумку и сунула записку на дно. А потом села с книгой. Я снова листала. Избегала личных историй, искала то, что поможет выбраться отсюда.