— Значит, вы мне не поможете?

— Просто так сейчас никто не помогает, Лялечка. Я тебе, ты мне — только так это работает. Ну что? Согласна?

Тина подняла ладони к лицу, словно пыталась прочесть что-то на линиях, прошивших вдоль и поперек ее тонкие руки. Там ответа точно не будет, нигде уже не будет. Лампа в подъезде светила ярче чем та, что была в комнате Гордеева. Или они разговаривали в потемках, она так и не поняла. Как глупо все это, как нелепо — тратить время на всю эту чушь вместо того, чтобы быть с тем, кому она сейчас действительно нужна. Все ее переживания, вопросы, час, проведенный в редакции газеты и утомительный неприятный разговор с редактором — зачем?

Стоя уже на пороге, она обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на того, кто должен был стать ее спасением и выдохнула:

— Я знаю, что ту статью написали вы, Егор. Никто кроме вас не мог это сделать. Сначала я ненавидела вас, но отец всегда учил меня прощать людей, любить их вопреки всему всему. И знаете что? Не могу. И от всей души желаю вам самого плохого. Остаться здесь навсегда, сдохнуть в этой злобе, вони и грязи. Вы это заслужили.

— А чего заслужила ты, — зло оскалился Гордеев.

Тина же наоборот, успокоилась. Вспышка гнева прошла и ей на смену пришла знакомая отчужденность.

— А я…а я с вами, где-то рядом. Тоже заслужила.

Она вдруг поняла, до чего бессмысленными были ее метания. Все зря. Перед глазами расплывались лица: у той женщины они покупали молоко на базаре, а эта старушка ходит с ними в церковь по воскресеньям. Сейчас она перешла дорогу и повернула в сторону, стоило ей поравняться с Тиной, значит узнала. Впереди куда-то спешил парень с телефоном в руках, он не отрывал взгляда от экрана и чуть не врезался в столб. Возможно, читал что-то важное, типа той статьи про Тину.

Статья вышла ужасной. Все слова, что были напечатаны в ней, казались правильными, обычными, и каждое по отдельности было понятно, а все вместе как суп буквами из макарон — пойди разбери что там написано.

Сначала Тина подумала, что это розыгрыш. Тетя читала вслух, соскакивала с одной фразы на другую, пока отец, не выдержав, выхватил телефон у нее из рук. Последняя точка в статье была какой-то невероятно жирной, то есть, вот действительно точкой. Тине показалось, что все звуки вокруг нее пропали. Везде: дома, на улице, в мыслях роилась тугая мгла. И это было страшно. Тина смотрела прямо перед собой, видела, как губы матери шевелились, произнося какие-то слова, но не могла разобрать ни звука. И ведь даже забавно, люди вокруг открывали рты, словно были выброшенными на берег рыбами. Отдаленный звон приближался, нарастал, становился громче, вибрировал под подушечками пальцев и наконец накрыл ее с головой, разрывая барабанные перепонки истошным криком. Тогда она и потеряла сознание.

А потом, ничего не было. Не было больше ничего. Какие-то разговоры, слезы, молитвы. Клятвы и обещания, обиды и поцелуи, улица, черные руки с грязными неопрятными ногтями, которые цеплялись за край ее сарафана. Ногти она помнила точно, а вот лица — нет. Отец и окружающее безмолвие, как будто они одни против всех, кто молчит. Она увидела, как кто-то достал нож. То есть, только она и видела, а папа нет, не успел обернуться. Вид крови как-то вмиг оживил толпу, ставшую вдруг участливой. Тут же нашлись соседи, знакомые, кто-то позвонил в полицию, но это было уже не важно.

Они все так же жили дома, ходили на цыпочках, говорили шёпотом, как будто могли разбудить того, кто только что заснул, хотя целую неделю никто не смыкал глаз.

Тина поднялась по лестнице и занесла руку, чтобы открыть дверь, как та распахнулась сама. На пороге стояла мама, за ее спиной тетя и весь их вид говорил о том, что случилось непоправимое.

— Папа? — прошептала она побелевшими губами.

— Что это? Нам принесли для тебя. — Мама не услышала ее вопрос. Она протягивала скомканную бумажку с неразборчивыми буквами и парой печатей банка. Несколько секунд понадобилось, чтобы девушка смогла прочитать — какая-то сумма денег, не гигантская, но такая нужная для лечения. Она подняла взгляд на маму и улыбнулась:

— Наконец что-то хорошее, Бог услышал наши молитвы.

Звон пощечины ножом вспорол нездоровую тишину в доме. Больно не было, страшно тоже — только громко и слегка горела кожа под ладонью. Тина дотронулась до щеки, с равнодушием констатируя, что лицо было невероятно горячим, а пальцы ледяными. Переведя взгляд с мамы на тетю, Тина удивилась: они обе плакали. В глазах тети блестели слезы, как будто не папа, а она была больна.

— НЕ дорого берешь, — голос мамы вдруг стал каким-то совершенно чужим. Она никогда, даже сердясь на нее, не разговаривала так.

— Иди к детям, тебе сейчас нельзя волноваться, — тетя вышла в коридор и закрыла за собой дверь.