— Когда‑то, — начал я, когда она уже отвернулась — тут все вообще по-другому было. Вряд ли ты застала еще, — и она снова уставилась на меня.

— В общем, там раньше была настоящая сцена, с настоящими музыкантами, там они играли что‑то себе, играли. И людей мало было. Совсем. И столики везде стояли.

Я посмотрел ей в глаза, точнее, в тот глаз, что не был скрыт повязкой и челкой. Блестит. Или мне кажется — хочется.

— В общем, не так шумно здесь было. Не так много людей — всегда же хочется одному побыть, да? И как‑то… Не так страшно было. Не так. Потом война — но это ты уже, наверное, знаешь.

— Угу.

Я еще раз посмотрел в ее искрящийся глаз. Затем повертел в руках последнюю рюмку. Толпа. Танцуют. Ничего не замечают.

— И я помню, в старом фильме еще слышал, парень один сказал: «Весь мир остался три рюмки позади».

ТРИ.

Рюмка прилетела ему прямо в глаз, и он пошатнулся, но не потерял равновесия.

Они следили за мной все это время. Из дома? С улицы? Внимательнее надо быть, старый придурок!

Не полиция, не спецназ — а мусорщики моих конкурентов.

Компания, отличавшаяся лишь логотипом.

Пока первый приходил в себя после удара, я, не вставая со стула, схватил второго за голову и ударил об стойку. Упало несколько бутылок. Вырубился сразу.

Первый оклемался.

Лишь бы никто не заметил нас. Приедет полиция — и все пропадом.

Он замахнулся, чтобы врезать мне прямо в глаз, но я был не настолько пьян, чтобы пропускать такие детские оплеухи.

Встать, увернуться. Я пнул стул, тот ударил второго по ногам — не больно, лишь бы выиграть время.

Он снова начал махать руками, как угорелый. Захват — пара ударов в солнечное сплетение.

Рука болела. Конечно — я, можно сказать, бил сковородку

Я взял со стола пепельницу и ударил его прямо по затылку. Пепельница не разбилась — чего не скажешь о его черепе.