Надеюсь, что хрестоматийную пьесу Н. В. Гоголя «Ревизор» знают все еще со школьной скамьи. И всем памятен ее бесхитростный сюжет — как чиновное начальство заштатного российского городка приняло столичного вертопраха и щелкопера за важную персону — за прибывшего по высочайшему повелению ревизора. Рыльца у всех местных чинов были в пушку, все они были далеко не ангелы. Поэтому они старались задобрить важного гостя тем же способом, которым пользовались сами при исполнении должностных обязанностей, то есть взятками. А петербургский проходимец обобрал их и скрылся…
Вначале фильма мы видим герб Российской империи — двуглавый орел. Но Гайдай превратил этот герб в емкий по смысловому содержанию комедийный образ. Обе головы вдруг оживают, вытягивают шеи… одна голова кукарекает, другая кудахчет. Гордая, могучая птица вдруг превращается, можно сказать, в мокрую курицу. Снятый озорно, с выдумкой, этот прием сразу же настраивает на комедийное восприятие фильма, то есть выступает как эмблема жанра. Но образ работает и на содержание фильма, причем его в этом плане можно воспринимать и толковать двояко. Во-первых, как символ городских властей, всесильных российских держиморд, опростоволосившихся перед финтифлюшкой и фигляром Хлестаковым. Одновременно этот образ можно отнести и к самому Ивану Александровичу, как его воспринимали городские чиновники. Благодаря стечению случайных обстоятельств, а также безудержному и вдохновенному хвастовству Хлестакова в нем видели важное лицо, грозного ревизора, а он оказался прощелыгой и сосулькой.
В фильме «Двенадцать стульев» Гайдай сделал своего рода заявку на экранизацию «Ревизора». Там снят большой эпизод предельно смелой, новаторской постановки этой пьесы Гоголя в театре, где Бендер искал заветные стулья. Театральное действие разворачивалось не только на подмостках, но и в зале, было наполнено вставными музыкальными номерами и другими формальными режиссерскими изысками. Это позволяло надеяться, что в таком же авангардистском духе Гайдай поставит свой фильм по «Ревизору», кардинально, по примеру «Ивана Васильевича», переиначив его на современный лад.
Многочисленные театральные постановки «Ревизора» и экранизация пьесы режиссером В. Петровым, с И. Горбачевым в роли Хлестакова и Ю. Толубеевым в роли городничего («Ленфильм», 1952), не только способствовали новаторскому подходу, но и настойчиво подталкивали к нему. Каждая новая постановка и экранизация должна быть оправдана как новыми идейными задачами, так и новым постановочным решением пьесы. Традиционной трактовкой известного произведения уже никого нельзя было удивить и тем более не заработать лавров. Проецирование событий и персонажей пьесы на современность тоже не было чем-то свежим и оригинальным. Метод сравнений и аналогий получил такое всеохватывающее распространение, что, пожалуй, даже превратился в тривиальный. Добиться успеха можно было, лишь кардинально переработав пьесу, так сказать вывернув ее наизнанку и смело опрокинув ее события в сегодняшний день.
Гайдай не решился на такой смелый шаг м лишь стремился выявить в самой ткани пьесы более или менее явные аналогии с настоящим. Для своей версии «Ревизора» он избрал предельно реалистическую манеру, шел точно по пьесе, сохранив по возможности ее структуру, всех персонажей и верность в изображении эпохи: в обстановке, быте, костюмах.
Однако и в таком виде фильм мог представлять немалую опасность. Неудивительно, что упоминаемые выше ответственные работники в семи инстанциях сделали все возможное, чтобы выхолостить комедию, лишить слишком откровенных связей с современными проблемами. В результате и без того не очень открытые связи стали еще менее явными и отчетливыми. Поэтому успех окончательного варианта комедии зависел уже не только от всех перечисленных выше закономерных и случайных факторов. Главную роль теперь стала играть сила гражданских чувств и устремлений зрителей, степень неприятия ими негативных сторон нашей жизни тех лет. Короче говоря, кто хотел видеть в экранизации новизну и оригинальность постановки пьесы, тот уходил после просмотра разочарованный. А кто надеялся увидать в гоголевских событиях сатиру на современность, тот понимал аналогии и тому фильм нравился, так как идентичность абсолютистской монархии и нашей централизованной государственной системы позволяла переносить на наше недалекое прошлое почти все положения «Ревизора». Поэтому постараюсь анализировать комедию преимущественно с этих позиций.
Приказ городничего навести в городе порядок и поставить квартального «для благоустройства на мосту» режиссер воплощает в развернутую комедийную феерию, работающую многократно на протяжении всего фильма и наполненную современным содержанием.
В ожидании ревизора в городке закипела работа по устранению крайней запущенности и бесхозяйственности. Солдаты строем подметают улицу, распиливают на дрова полуразвалившийся забор и спешно строят новую ограду, выравнивают упавшие полосатые верстовые столбы.
Вокруг уродливого городского памятника, а также вокруг мозолившей глаза безобразно грязной лужи, райского пристанища городских свиней, устанавливают комнатные цветы в горшках, полностью закрывшие «это разгильдяйство и безобразие».
А под развалюхой мостом вместо квартального поставили чуть ли не взвод солдат, для того чтобы во время начальственного проезда поддерживать еле держащиеся несущие балки солдатским горбом.
Как видим, несмотря на основательную чистку, которой подверглась комедия, все-таки показухи — одного из главных негативных явлений «застойного периода» — осталось достаточно много.
Если не срабатывала поверхностная лакировка, вроде декорирования неприглядностей комнатными цветами или шикарными персидскими коврами, тогда в ход шла система взяток. Взятки как при самодержавии, так и в нашем предельно централизованном государстве были самым распространенным нарушением закона. Взяточничество было настолько всеохватывающим, приобрело такие разнообразные и хитроумные формы, что его чуть ли не возвели в сан неписаного закона. Причем в совершенствовании форм взяточничества наши аппаратчики оказались куда изобретательнее гоголевских. Такая разновидность упоминаемой в пьесе взятки, как борзые щенки, для наших мастеров обделывать дела — давно прошедший и уже забытый этап. Из печати нам стали известны факты подношения в виде не только самых различных дорогих товаров, но и всевозможных услуг (шикарные застолья, выливающиеся в оргии; запрещенные законом виды охоты на дичь; коттеджи, построенные в тихих и укромных уголках, и прочее).
Так что взяточничество стало одной из форм должностных отношений. Мелкие чиновники обирали народ и давали стоящим над ними; те были связаны обязанностью перед более ответственными. Так цепочка шла до самого верха. Судебные процессы над заместителем министра внутренних дел СССР Чурбановым и над секретарями республиканских компартий показали это предельно убедительно.
Какое бы малое дело, даже решение незначительного вопроса ни попало в руки нашего бюрократа, свои должностные обязанности он сейчас же превращал в статью дополнительных доходов. Взятки начальникам давали не только за протекцию и оказание всевозможных должностных услуг, но и за то, чего не хватало в жизни, что было трудно достать. Поэтому в стране постепенно вырабатывалась система превращения чуть ли не всех товаров и услуг в дефицит. Все снизу доверху понимали, что только нехватки, только дефицит позволил чиновникам свои служебные обязанности трансформировать в права и привилегии; делал их некоронованными королями данного вида товаров и услуг. Поэтому ответственные работники, завладевшие такими обязанностями, не только не старались устранить этот дефицит, а вольно или невольно способствовали его созданию и расширению. Не исключено, что и планы составлялись с таким расчетом, чтобы, не дай бог, не искоренить дефицит. В результате список дефицитных товаров и услуг постоянно расширялся и дошел до того, что государство превратилось в страну сплошного дефицита, начиная с распределения лимитов на строительные материалы, на нужную технику, на запасные части и кончая пустяковыми товарами ширпотреба.
Гайдай отказался от обозначенной самим Гоголем немой сцены в финале, когда после сообщения городничего о скором приезде настоящего ревизора все застыли в ужасе от предстоящего возмездия. Думается, что вместо этого режиссер нашел очень хороший образ: после сообщения городничего все полезли в карман проверять свои бумажники, готовить новые взятки с весьма обоснованной надеждой, что им удастся откупиться и от настоящего ревизора, каким бы грозным и принципиальным он ни был. В конечном счете неприступность была всего лишь более дорогим товаром и оборачивалась более крупными поборами.
Думаю, что это очень глубокая и работающая на современность находка режиссера. Она несколько переинтонирует весь фильм, выдвигая на первое место взятки и взяточничество как главную форму междолжностных отношений, и более целенаправленно проецирует эту проблему на современность.
В то же время режиссер отказался от такого, казалось бы, выгодного театрального решения, как обращение городничего со словами: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» — в зал, к сегодняшней публике. Критики считали это решение самым действенным мостиком, перекидывающим содержание пьесы Гоголя в современность, к нашим людям. В фильме городничий обращается с этими словами не в объектив, не к сегодняшним зрителям, а к своим подчиненным. Гайдай посчитал, что гоголевские ситуации и без того можно целиком проецировать на нашу действительность.
К приезду настоящего ревизора Гайдай снимает с городских улиц весь глянец, наведенный там ранее. Цветы вокруг памятника и около лужи частью завяли, а частью были растащены. Безобразный памятник стал опять мозолить глаза своим карикатурным видом, а лужу снова оккупировали свиньи. Около выстроенного забора выросла прежняя куча отбросов. И наконец, во время проезда настоящего ревизора по злосчастному мосту там уже не было солдат, балки обвалились, и карета ревизора застряла на мосту.