О богослужениях, которые Полисадов совершал в комендантской церкви, и о самом Полисадове сохранились любопытные подробности в воспоминаниях И.А. Худякова, дорисовывающие образ отца протоиерея (Худяков и Ишутин были тоже обязательными посетителями церкви): «Я познакомился с Полисадовым еще прежде, когда только была открыта фамилия Каракозова. Его посылали тогда ко мне сказать ложь, но он не решился тогда это сделать. Когда после продолжительной беседы я вышел к членам Комиссии, они против ожидания сказали мне совершенную новость: «Ну вот, батюшка вам теперь сказал, что Каракозов во всем признался и на духу сказал, чтобы о нем ничего не скрывали». Итак, Полисадов получил приказание тронуть меня своим красноречием. Для этого в комендантской церкви он должен был служить обедни и говорить назидательные речи. При этом присутствовали также Каракозов и Ишутин. Полисадов имел дар говорить пустяки красноречивыми словами и прекрасной дикцией. Во время его проповедей комендант обыкновенно стоял на клиросе и умиленно слезился. «Мы, – говорил, между прочим, Полисадов, – оттого становимся холодны к Евангелию, что слышим его с детства, свыкаемся с ним, и оно не представляет нам ничего нового. Но когда эту радостную евангельскую вещь слышит в первый раз какой-нибудь тунгус или алеут, то этот простой человек от полноты сердца своего восклицает: «Какое дивное слышание, какое чудное благовествование!» Поэтому, господа, прошу вас приготовиться в самих себе и быть на будущий раз столь же простыми и чистыми сердцем, как эти простые алеуты и тунгусы». После обедни Полисадов обыкновенно подходил ко мне для продолжения своих увещаний. «Ну, батюшка, – сказал я ему, – я с вами не согласен: истинный христианин миллион раз читает Евангелие и каждый раз открывает новые источники вдохновения. А нам вообразить себя тунгусами или алеутами так же трудно, как вам вообразить себя шаманом».
Но Полисадов не всегда был кроток: иногда он позволял себе и дерзкие выходки. Тот же Худяков рассказывает: «Однажды, в конце сентября, он вышел говорить проповедь и, заметив, что я не перекрестился, вскричал с сердцем: «Не хотите креститься – можете идти вон». Эта выходка была тем более несправедлива, что я пришел не по собственному желанию,
Начальство не замедлило оценить заслуги Полисадова известным числом сребреников. 12 июня 1866 года комендант Сорокин ходатайствовал перед начальником III Отделения о награде Полисадову: «Принимая во внимание, что секретно арестованные и политические арестанты в крепости и Алексеевском равелине исключительно вверяются духовному попечению протоиерея Полисадова, который усердием и способностью при исполнении духовных обязанностей обращает на себя особенное внимание, имею честь просить Ваше Сиятельство не отказать ходатайством Вашим о Всемилостивейшем назначении протоиерею Полисадову за службу у секретных арестантов денежного пособия на путевые расходы и поправление расстроенного здоровья». А в прошении своем Полисадов изобразил свои труды в равелине в сумеречных красках: «Нимало не считаю противным пастырской скромности присовокупить здесь, что если совершение богослужения и проповедь, составляя для меня священнический пастырский долг, находили во мне всегда ревностного исполнителя, то физические мои силы от этих служений в отдельных казематах, без пособия диакона и чтеца, не могли не страдать от утомления. [А как же должны были страдать физические силы заключенного, который в отдельном каземате обязан был выслушивать все эти служения!] Покорнейше прошу иметь в виду, что для каждого говеющего арестанта и ссылаемого в Сибирь преступника совершается мною обыкновенно пять священнослужений и делается столько же устных, но имеющих форму церковных поучений, проповедей. А о количестве арестантов и преступников, которых я напутствовал в прошедшие годы, Вашему Высокопревосходительству известно из дел Вашего Управления. Предоставляя суду божию внутренние стороны моего служения, я имею в виду лишь физический труд, и вот эта сторона дела дает мне смелость столь открыто просить Ваше Высокопревосходительство о денежном пособии». 25 июня физический труд отца Полисадова был оценен пособием в 500 рублей серебра, отпущенных из Государственного казначейства, с высочайшего разрешения, «на известное Его Величеству употребление».
5
В отношениях Полисадова и Каракозова должно подчеркнуть один момент. Мы не можем удостоверить его документально, но не сомневаемся в его бытии. Полисадов, вынуждая Каракозова к признаниям, увлекал его не картиной духовных радостей по ту сторону гроба, а реальным уверением, что ему будет дарована жизнь. Каракозов поддался на обещания священника и поверил. Он верил в это, до последнего момента верил, что не будет отвергнута его просьба о помиловании. Когда его вызвали к председателю Верховного суда князю Гагарину, он, по словам очевидца, «вошел с таким светлым лицом, что, очевидно, он ожидал услышать весть о своем помиловании.
– Каракозов, – сказал князь Гагарин, – Государь Император повелел мне объявить вам, что Его Величество прощает вас как христианин, но как Государь простить не может.
Вдруг, как молния, весь свет с лица несчастного преступника исчез, оно внезапно потемнело и приняло суровое и мрачное выражение.
– Вы должны готовиться к смерти, – продолжал князь Гагарин, – подумайте о душе своей, покайтесь.
Каракозов начал говорить что-то бессвязно о видениях, о голосах, но князь Гагарин опять напомнил ему о необходимости приготовиться к смерти и велел его отвести» [Русская старина, 1909, февр. с. 275–276. Записки сенатора Есиповича].
Эта сцена происходила 2 сентября – в квартире коменданта крепости. Свидетель, так живо описавший нам эту сцену и оставивший подробные записки о процессе Каракозова, секретарь Верховного суда, впоследствии сенатор, Есипович странным образом не сделал и не развил одного вывода, к которому неизбежно приходит читатель его записок: удивительнейшим образом он не заметил того, что Каракозов был душевно болен, был ненормален, психически невменяем [а вот Черевин был наблюдательнее: «Мне часто приходилось говорить впоследствии с докторами о Каракозове, и никто меня не разубедил, что он был человек больной в первом фазисе сумасшествия…» (с. 11)]. В тот момент, когда объявление об отказе в просьбе о помиловании разорвало последнюю нить надежды, Каракозов духовно уже умер, и оставалось выполнить только формальный обряд повешения его тела.
Отлетевшая сразу и навсегда уверенность в сохранении жизни насаждалась, конечно, отцом Полисадовым. И косвенным к тому доказательством служит характернейшая попытка последнего уйти от последней беседы с Каракозовым, отказаться от последнего официального напутствия. В нашем распоряжении находятся драматические материалы об этом последнем моменте жизни Каракозова.
2 сентября счеты Каракозова с жизнью были кончены. К смерти он был готов.
Сложные приготовления к казни поглотили на некоторое время внимание должностных лиц. Власти стремились к истовому исполнению обряда казни.
1 сентября комендант обратился к протоиерею Петропавловского собора Полисадову с следующим предложением: «Основываясь на 963 ст. уст[ава] уг[оловного] суд[опроизводства], прошу Ваше Высокопреподобие приготовить преступника Каракозова к исповеди и св[ятому] причащению, и затем в день приведения в исполнение приговора имеете сопроводить его на место казни, оставаясь при нем, согласно вышеозначенной статьи, до окончательного исполнения приговора». Отец Полисадов попытался уклониться от исполнения этой обязанности. 1 сентября он дал ответ коменданту: «Предписанием от 1 сего сентября за № 152 Вашему Высокопревосходительству благоугодно было возложить на меня обязанность приготовления преступника Каракозова к смертной казни чрез исповедь и св[ятое] причащение и сопровождать его на самое место казни.
Вашему Высокопревосходительству я имел уже честь сообщить от 23 мин[увшего] августа, что духовная консистория, с утверждения Его Высокопреосвященства, назначила для приготовления преступников при совершении казни особых священников, и от Петропавловского собора назначен священник Алексей Шипунов.
Посему долг имею всепокорнейше просить Ваше Высокопревосходительство о дозволении совершить помянутую выше обязанность при преступнике Каракозове священнику А. Шипунову, которому уже своевременно сообщено было мною помянутое выше распоряжение епархиального начальства.
К сему долг имею присовокупить, что принять к себе Ваше поручение и тем нарушить распоряжение прямого моего начальства я могу лишь в том одном случае, если Каракозов сам пожелает иметь меня своим духовником и спутником на место казни».
Отношение отца Полисадова было оставлено без последствий.
Конечно, не формальные основания были действительным мотивом нежелания Полисадова совершать последнюю требу для Каракозова. Ему было трудно и совестно приготовлять к смерти человека, которого он же пастырским словом уверял в том, что жизнь ему будет сохранена. Что он мог сказать ему в последний час его жизни? Ясно, что встречаться с Каракозовым наедине ему не хотелось.
1 сентября комендант крепости получил следующую бумагу от министра юстиции: «Имею честь уведомить Ваше Высокопревосходительство, что исполнение приговора Верховного уголовного суда о государственном преступнике Дмитрии Каракозове последует 3 сентября, в субботу, в С.-Петербурге на Смоленском поле в 7 часов утра. Об этом сообщено мною вместе с сим с. – петербургскому обер-полицеймейстеру, которому я предложил сделать все нужные для сего распоряжения, согласно установленного в законах порядка, с присовокуплением, что преступник должен быть отправлен из С.-Петербургской крепости на место казни в 6 часов утра». О последовавшем предписании комендант уведомил 2 сентября начальника III Отделения с присовокуплением, что «Каракозов 2 сентября будет переведен из Алексеевского равелина в один из нумеров главной гауптвахты». О[тец] Полисадов 2 сентября был извещен о том, что он в 5 часов утра имеет прибыть к коменданту для сопровождения преступника до места исполнения приговора.