— Впусти меня, — сказал он, — ты должна мне помочь.

Я, держа лампу, отступила, взмахом руки давая ему знак войти. Он скользнул через подоконник, за которым клубился туман, и скрючился с гримасой боли на лице. Я поставила лампу у кровати, чтобы помочь ему подняться, вспомнив, что он был слишком слаб, чтобы прийти в школу, но он велел:

— Ложись в постель.

Я, к своему удивлению, повиновалась. Он подошел к изножью кровати и начал рыться в разбросанной одежде, лежавшей там со вчерашнего дня, среди которой была и моя ночная сорочка. Каждый предмет он подносил к носу и нюхал, как собака. Затем бросал и брал следующий, пока не испачкал все. Все это время он не сводил с меня взгляда блестящих глаз. Наконец он подошел ко мне и встал рядом. Искалеченная рука, которую он прижимал к телу, оказалась над моим лицом. Пальцы заканчивались длинными, острыми когтями. Другой рукой он развязал бант у меня на шее, схватил блузку и разорвал ее, открыв мою грудь. Он медленно разогнул руку и выставил когти. Рука оказалась вполне здоровой. Он опускал ее не спеша, наслаждаясь. В его жестоких глазах сверкнуло предчувствие экстаза — с тех пор я видела его у многих своих клиентов. Затем рука исчезла из моего поля зрения, и я ждала, не дыша, ни о чем не думая. Ждала. А потом когти вонзились в мою плоть. Я словно одеревенела, почувствовав, как будто мне в сердце вонзили кусок льда. Спина моя изогнулась, и я подумала, что сейчас сломается позвоночник, но я не могла пошевелиться, чтобы защититься от кошмарного вампира. Он вздохнул, и я почувствовала, как его пальцы подбираются к моему сердцу. Эта боль — я не могу объяснить, но в ней была какая-то сладость, страдание смешивалось с почти невыносимым наслаждением. Я закричала, пытаясь вырваться из лап Акакия. Он рассмеялся — но не как ребенок, а как сам дьявол. Выпрямился. Глаза его увеличивались, приближались, заслонили все остальное.

Я проснулась, вечернее солнце ослепило меня — оно светило в окно, опустившись низко над горизонтом. Я встала, но от охватившего меня головокружения покачнулась и вынуждена была перевести дыхание. Эти кошмары, подумала я, совершенно лишили меня сил. Я подошла к умывальнику, чтобы освежиться, и увидела свое отражение в зеркале. На груди у меня виднелось кольцо из пяти крошечных белых шрамов, окруженных синяками. Синяки скоро исчезли, но, если я зажгу лампу, ты увидишь шрамы. Заметив их, я разрыдалась. В эту минуту жена Шалдина позвала всех ужинать. Я не знала, что мне делать. Рассказать им? В этом не было смысла — они не проявляли сочувствия ко мне прежде, не проявят и теперь. А может быть, даже выгонят из дома. Я вытерла слезы, умылась, застегнула и пригладила блузку.

За ужином я молчала, что, казалось, устраивало всех. Я что-то ела, не понимая, что именно. Окружающие бросали на меня взгляды исподтишка. Дети, казалось, жалели меня, но в глазах родителей я заметила страх. Извинившись, я ушла в свою комнату.

Оказавшись у своей двери, я услышала в коридоре голос Шалдина:

— Я говорил Трифону, что не хочу навлекать на нас это. Пусть она отправляется в другой дом, пусть из-за нее страдает другая семья.

Я превратилась из гостьи во врага, в чужака. Этот человек винил во всем меня, хотя определенно знал о способностях Акакия. Почему он ничего мне не сказал? Я прокляла его за трусость и хлопнула дверью, чтобы он понял, что я все слышала.

Я подошла к окну, закрыла ставни и задернула занавески. В комнате стало душно. Я надеялась, что из-за духоты не смогу заснуть, но, напротив, она усыпила меня. Никто не входил в комнату, и сны не тревожили меня.

Наутро я отправилась искать Трифона. Он сидел в лавке, где продавали сладости и чай. Когда я пришла, он, сидя спиной ко мне, разговаривал с какими-то людьми. Я ждала, сидя неподалеку. Люди, сидевшие с Трифоном, почувствовали себя неловко, поднялись и вышли. Он, не поворачиваясь, махнул мне рукой, чтобы я подошла. Я села, он взял пустую чашку и налил мне чаю.

— В чем дело? — спросил он.

— Я хочу узнать обо всем, о чем вы не рассказали мне вчера.

Он поджал губы, смахнул с усов крошки.

— О чем вы хотите узнать?

— Об Акакии, — сказала я.

Мне не нужно было ничего больше говорить. Трифон был могучим человеком, но при звуке этого имени он, казалось, стал меньше ростом. Он кивнул, словно давно ждал этого вопроса, но молчал, и я подтолкнула его к разговору.

— Почему вы его терпите?

— Вы ничего о нас не знаете, а если и знаете, то гораздо меньше, чем думаете, — ответил он. — Да, мы верим в Бога, но мы также верим в то, что, если человека убили, его душа вселяется в сердце убийцы, чтобы терзать его.

Я заметила, что это любопытное верование, однако оно не имеет отношения к делу.