– Но она же и сказала, что в час, когда кровь Архаг почти иссякнет, мир встанет на краю нового испытания.

Под ложечкой засосало. Так… выразительно. С намеком.

И еще взгляд этот, в котором теперь мерещится откровенная насмешка.

– Она сказала, что шанс будет… что она сделает все, дабы он был.

Принцессы переглядывались. Неуверенно. С удивлением. С растерянностью. С нежеланием… верить? Да и как вовсе поверить в такое-то?

– Нет, – помотала головой Летиция Ладхемская. – Вы же не хотите сказать, что вот мы… мы все тут…

– Родичи? – Брунгильда нахмурилась.

– Она ушла. Последняя, кого Замок отпустил. И само это место. Она не хотела уходить. И сказала напоследок, что однажды я еще увижу тех, в ком есть её кровь, – Лассар откинулся на спинку стула и тот затрещал, намекая, что не создан для этаких упражнений. – И права оказалась.

– То есть… все-таки… мы тут… все… – Ариция Ладхемская запиналась на каждом слове. – В самом деле родственники?

– Дальние, – поспешила успокоить её Мудрослава Виросская. – Очень и очень дальние.

– Все равно охренеть, – выдала рябая девица.

И в кои-то веки все с нею согласились.

Цветок старуха держала в руках. Она сидела, скрестивши ноги, разложив вокруг птичьи кости, камушки и прядку волос, заплетенную в косицу. Сидела и баюкала цветок.

– Отдай, – сказала Теттенике, вдруг поняв, что здесь она старухи не боится.

Совершенно.

Старуха подняла глаза и протянула руку, чтобы ущипнуть Теттенике. А та взяла и ударила по этой руке. Впервые. И запоздало обожгло страхом, что вот сейчас последует наказание. А потом пришло понимание: некому наказывать.

– Тварь! – зарычала старуха, вскидываясь на ноги. И зазвенели бубенцы в седых космах её. Заговорили, запричитали на разные голоса.

Глаза её сделались страшны.

И сама-то она…

Ахху, благословенные, они никого не пугают. Напротив, люди сами к ним тянутся, силу чуя, пытаясь коснуться её хоть бы краешком. А тут… тут изрезанное морщинами лицо вдруг стало уродливым до крайности. Пахнуло гнилью и больной плотью.