– На эту.

– Систер Солас? Она же аутсайдер. – Он хлопает маму по ладони, и она тут же подставляет другую. – Поставьте на нее оба, – говорит мама. – Мне нравится, как звучит ее имя.

– Надо же по форме судить, глупая женщина. А не по имени, черт возьми.

Мама смеется, треплет его волосы.

– Сделай, как я прошу, Дэнни. Систер Солас.

– Хорошо, будь по-твоему, Бридж. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Он целует ее на прощание и уходит. Впереди – скачки.

Мы с мамой смотрим их по телевизору. Лошадей выводят из стойла, выпускают на круг, и земля гремит под копытами. Шеи у них вытянутые, как у жирафов, выпяченные зады играют мускулами, и среди них выделяется бледная Систер Солас, отставшая от резвых скакунов. Мужской голос разрезает воздух, как катер – волны. Систер Солас не упоминают, и мама ругается. И вдруг, из ниоткуда, она вырывается вперед. Мужской голос поднимается на октаву: «… и это Систер Солас, аутсайдер, это Систер Солас…» Мама уже на ногах, сотрясает кулаком воздух и кричит: «Давай, девочка!» Поэтому я тоже встаю и кричу, а Систер Солас, бледная и гладкая, летит впереди, и это чудо, как она приближается к финишу – не споткнется ли? – но нет, она первой проскакивает мимо столба. Мама прыгает, говорит, что сегодня у нас вечеринка с шампанским, хвала небесам, и я ее лучшая девочка. Она ставит свою любимую песню, «Сладкие мечты», наливает в стакан прозрачный напиток со звонкими кубиками льда. «За Систер Солас», – напевает она. И кружит по дому, открывает балконную дверь, чтобы впустить легкий ветерок. Путешествую по миру и семи морям. День такой ясный, что из окна можно увидеть купол молочно-белого собора Святого Павла, и я извиваюсь и кручусь рядом с мамой, копируя ее нырки. Она танцует, хлопает в ладоши, и я повторяю за ней. Не помню, когда еще мое сердце взрывалось таким фейерверком, золотым дождем монет, заставляя мои щеки светиться. «Мамочка, этих денег хватит на Ирландию? – спрашиваю я. – Правда ведь?» «Хватит, Холл. Более чем. Хватит даже на бриллианты. И на новую кровать. На что угодно. Мы богаты». «Но мы теперь поедем в Ирландию, мама? Да?» «Да, конечно, Холл. Конечно, поедем». И я представляю, как бегу по зеленым полям под шелковым дождем, вдыхаю свежий воздух и бросаю палки в черную реку. Мы едем в Ирландию, без чьей-либо помощи. «Этот дядя когда-нибудь придет домой, чтобы мы могли посмотреть, какого цвета наши деньги?» Мама напевает и наливает еще. В доме тихо жужжит лифт, поднимаясь к нам. «Кажется, он? – говорит мама. – Это ведь он?»

Надо мной скрипнула половица. Я резко очнулась. Жужжание лифта исчезло, и я вернулась на странную лестницу в этом странном доме в предрассветные часы. Я сидела, свернувшись клубочком, прижавшись щекой к парику. Слабый свет прокрадывался, как воришка, сквозь входную дверь. Я услышала шаг, потом еще один.

Холл. Быстро. Вали. Отсюда.

Открылась дверь комнаты. Послышалось ворчание – мужчины или женщины, я не разобрала, – но не сомневалась, что через секунду включится свет, и меня поймают.

Я подхватила парик и «ящерку» и кубарем скатилась со ступенек, ударившись коленом о ножку стола в холле.

– Эй! Ты!

Мужской голос, но не Тони. Кто-то постарше.

Я стояла у двери, возилась с ручками и кнопками, но все без толку. Зажегся свет.

– Я звоню в полицию!

Мне все-таки удалось открыть дверь, и я вывалилась наружу, морщась от боли в колене.

– Стой! Ты!

Он спускался по лестнице. Я забыла про колено и побежала вслепую – по дорожке, по улице, по шоссе – и боль притупилась окончательно от такой гонки. Я бежала, пока не выдохлась, а потом еще немного и наконец перешла на шаг, и тогда колено снова напомнило о себе.

Обернувшись, я убедилась, что никто не идет следом. Я отдышалась. Было тихо, только-только начинало светать. Я оказалась возле автобусной остановки, где села на скамейку.