Это и тоска от бессмысленного противостояния, и раздражение от чужой и нелепой озлобленности, и страх замкнутого пространства, который раньше никогда не проявлялся. Ждать пришлось долго, но всему бывает конец и маркиза уловила торопливые шаги нескольких человек.

Дверь распахнулась и на клочок свободного пола шагнула аббатиса. За ее плечом высилась сопровождающая, высоко держа трехрогий подсвечник. Анна прищурилась – после кромешной тьмы глаза заслезились от ярких огоньков:

-- Не плачь, дитя моё! Я понимаю, что наш монастырский устав может показаться тебе излишне строгим, но ведь ты даже не послушница. – Мать Аннабель была серьезна и почти ласкова. – Я думаю, некоторые послабления для нашей гостьи вполне допустимы…

Анна, страшась промокнуть глаза, чувствовала, как по меловой маске сбегают слезы. Слушала внимательно и покорно, стараясь не смотреть на огонь свечи. Аббатиса сочла это добрым знаком:

-- Сейчас приведут твою горничную, нет греха в том, чтобы первое время она помогала тебе. И завтра можешь не вставать на утреннюю молитву – отдохни с дороги, дитя. А днем я приглашу тебя к себе и мы спокойно поговорим.

Аббатиса со свитой ушла, дверь больше не запирали, и через некоторое время в клетушку с трудом протиснулась Бертина с толстой свечой в руках. Пристроив глиняный стаканчик на стол, принялась помогать и болтать. Настроение у служанки было гораздо радужнее, чем у госпожи:

-- .. кашу на ужин дали. Не очень вкусную, но досыта, так что жить тута можно. Спросили, кто шить умеет – я отозвалась, направили в мастерскую. Сказали, завтра с утра и приступлю – простыни подрубать и белье разное чинить. Ну, зато не на огороде пластаться! – Бертина, уже переодетая в серую хламиду, ловко раздевала маркизу и торопливо рассказывала все, что успела узнать: -- Еще, сказывают, скотный двор тут у них знатный, а в воскресный день – торги во дворе производят. Сюда крестьяне как на ярмарку съезжаются. Ежли договориться с сестрами – разрешат за денежку и своим добром поторговать…

Она ненадолго удалилась, унося одежду, вернулась с коробкой, куда бережно упаковала парик и снова убежала. Анна вздохнула с облегчением – пусть хламида из полотна и была грубовата, зато без корсета и многослойных юбок она чувствовала себя заново рожденной. Смущал только странный кусок редкой и очень жесткой ткани, оставшийся на подушке.

Бертина принесла большой кувшин теплой воды и мастерски помогла смыть макияж. Стало совсем легко. Да и уединение кельи вовсе не казалось Анне наказанием. Напротив, это было то, чего ей сильно не хватало во дворце дяди.

-- Бертина, а вот это – что такое? – Анна указала на грубую странную ткань.