Мне нельзя позволить ему перечислять проступки Говарда, иначе Генрих будет становиться все злее с каждой минутой. Он опять поднимет свой указательный палец и вперит его в меня, начав говорить со мною так, словно это против меня выдвигаются обвинения. Он получает какое-то необъяснимое удовольствие, позволяя своему гневу копиться и выплескиваться наружу. Король, словно актер, разогревает себя перед своим выходом на сцену. Ему нравится чувствовать, как колотится сердце в груди от накатывающих волн ярости; ему нравится битва, пусть даже его соперником в пустой комнате будет всего лишь перепуганная бледная женщина, пытающаяся его успокоить.

– Но вас же всем этим не обмануть, – я стараюсь воззвать к его разуму и логике, пока он не дал волю эмоциям. – Вы сами просматриваете свидетельства, изучаете их… Вы же не верите каждому слову, которое вам говорят?

– Это тебе должно быть страшно от того, что они мне говорят! – бросает Генрих в неожиданном раздражении. – Потому что если б этот пес, изменник, о котором ты так мило говоришь сейчас, смог провернуть задуманное, то в Тауэре была бы ты, а не он! А его сестра заняла бы твое место! Он твой враг гораздо больший, чем мой, Екатерина! Да, он хотел унаследовать мой трон, но тебя он хотел убить.

– Если он ваш враг, Ваше Величество, значит, он враг и мне, – шепчу я.

– Он собирался убить тебя по сфабрикованному обвинению в ереси и измене, – продолжает король, опуская тот факт, что он сам поставил бы свою подпись под ордером на арест и приказом на казнь. – И посадить свою сестру на твое место. Он хотел, чтобы королевой снова стала одна из Говардов. И мне в постель опять подсунули бы одну из этих шлюх! Что ты на это скажешь? Как ты вообще можешь допустить это хотя бы в мыслях?

Я качаю головой. Разумеется, мне нечего сказать на этот счет. Во всяком случае, я не смогу спросить, кто подписал бы ордер на мой арест, кто отдал бы приказ о моей казни, кто женился бы на дочери Говарда…

– Ты бы умерла, а потом, после моей смерти, Говарды собирались управлять моим сыном… – У него перехватывает дыхание. – Сыном моей Джейн, – теперь на глазах у него блестят слезы. – Он попал бы в лапы семейству Говардов.

– Но, милорд…

– Да, это было их главной целью, для всех них. Именно этого они все и хотят, что бы они там ни выдумывали. Они желают получить регентство после моей смерти, чтобы управлять молодым королем. Вот от чего я должен защитить Эдварда. Вот от чего ты должна будешь его защитить.

– Разумеется, милорд, вы же знаете…

– Бедный Генри Говард, – говорит Генрих. Теперь его голос дрожит и глаза увлажнены легкими слезами. – Ты же знаешь, что я любил этого парнишку, как родного? Я помню его таким красивым мальчиком, играющим с юным Фицроем… Они были как братья.

– Нельзя ли его помиловать? – тихо спрашиваю я. – Он пишет с такой болью… Не может быть, чтобы он не раскаялся.

Король кивает.

– Я подумаю об этом, – величественно соглашается он. – Если я смогу простить его, то я это сделаю. Я любил его, и мой мальчик, мой драгоценный Генрих Фицрой, тоже его любил. Если я смогу простить Говарда ради его давнего друга и партнера по играм, то я это сделаю.

Двор должен будет разделиться. Король собирается ехать в Уайтхолл, чтобы проследить за умерщвлением Говардов, отца и сына, и полным уничтожением их предательского семейства, а я с принцессами направляюсь в Гринвич. Сеймуры, Томас и Эдвард, остаются с королем, чтобы помочь ему разобраться в заговоре и наказать всех виновных. Под зорким, подозрительным наблюдением короля все записи допросов слуг, управляющих и врагов семейства перечитываются еще и еще раз и, как мне кажется, переписываются в нужных местах. Теперь вся злость, направленная на меня и моих фрейлин, обратилась на них, как жерло большой пушки, у которой уже подожжен фитиль. Король отложил в сторону всю свою сентиментальность, милосердие и справедливость, чтобы отдаться вакханалии обвинений, сфабрикованных и настоящих. Он хочет убивать, и двор готов помогать ему в этом.

Влияние Сеймуров при дворе возросло, и их вероисповедание теперь пользуется благосклонностью короля. Их семья состоит в родстве с королевской линией, а их военные таланты служат на благо народа и королевства, и король желает видеть рядом с собою только их. Все остальные противоборствующие дома потеряли свои позиции и разгромлены в пух и прах.

Придворные выходят на парадную лестницу дворца, чтобы попрощаться со своими дамами и проводить их в дорогу. Влюбленные обмениваются прощальными взглядами и прикосновениями. Джентльмены подходят засвидетельствовать свое почтение мне, и, наконец, наступает очередь Томаса Сеймура. Мы стоим близко друг к другу, я держу руку на шее своего коня, а конюший держит поводья, чтобы тот стоял спокойно на месте.

– По крайней мере, теперь ты в безопасности, – тихо говорит он. – Прошел еще один год, и тебе ничего не угрожает.

– Ты женишься на Елизавете? – тревожно спрашиваю я.

– Он так и не ответил. А тебе он что-нибудь говорил?