Жаглин сделал с Зинкой что-то такое, что она мгновенно заткнулась, схватил её в охапку и с хищным выражением на лице утащил в другую комнату. Что он там с ней совершал, было неизвестно, но отсутствовал он достаточно долго, чтобы Цветаев начал злиться.

Он сорвал с окна шторы и связал грузину руки за спиной в локтях. Грузин открыл глаза и произнёс:

– That with me?[11]

Был он волосатым, как обезьяна, и вялый уд не претендовал на что-то исключительное, из чего Цветаев сделал вывод, что грузин берёт обходительностью, коньяком и цветами.

– Ты в раю, пиндоса, – сообщил ему Цветаев, отдуваясь.

Сказалась малоподвижная жизнь и периодическое обжорство.

– Я не пиндоса, – на чистейшем русском ответил грузин и окончательно пришёл в себя.

Потом разглядел Цветаева, который стоял напротив окна, и дёрнулся с такой силой, что затрещала ткань. Ему почти удалось вырваться, и Цветаеву пришлось ударить его ещё раз. Грузин обмяк, как мешок с трухой. Тогда Цветаев поискал глазами и обнаружил портупею засранца. Портупея была сделана из натуральной кожи, грузин не мог её разорвать.

Явился запыхавшийся Жаглин. На его морде красовалась следы от ногтей, а на руке с гипсом блестели золотые часы.

– Где тебя черти носят?! – спросил Цветаев.

Жаглин скорчил мину, которая говорила: «Отстань!» Цветаев сказал:

– Это грузин, а не пиндоса.

– Что?! – крайне удивился Жаглин и перевернул грузина на спину.

– Ну что? – ехидно полюбопытствовал Цветаев. – Убедился?!

– Точно, грузин, ляха бляха! – с разочарование произнёс Жаглин, изучая при этом почему-то его вялый уд и к вещему своему удовлетворению не находя его достойным уважения.

Грузин пришёл в себя, веки с длинными, как у девушки, ресницами затрепетали.

– Кто вы? – спросил он, открывая глаза.

– Какое тебе дело, собака, кто тебя убьёт? – спросил Жаглин и пнул его.

– No, it is not. I am not Georgian, I…[12]

– Что он сказал? – удивился Жаглин и посмотрел на Цветаева.