— Ему нужен человек, — сказала Сима, — чтобы давать ему команды.
— Починись, — пошутила я, ткнув пальцем в монитор.
Мы сидели за компьютером до злобного отупения. Я постоянно ныла, как это все занудно и противно и как мне хочется швырнуть ее драгоценную машину в Темзу.
— Это просто логика, — говорила она. — Мы только спрашиваем себя, истинно нечто или нет. Если истинно, следующий вопрос — как мы можем использовать это знание для того, чтобы все сработало согласно нашим желаниям.
И тогда меня как молнией ударило — это было в точности то же, что я делала с самой Симой. Я слегка подражала отцу в своих попытках оказать на нее какое-то влияние. Понимая, что меня ожидает очередной пятничный вечер в компании файлов объектного кода, я пыталась просчитать, скорее ли она согласится пойти на танцы, если я сделаю ей комплимент («Ты будешь так классно выглядеть в этом платье!»), или если поддразню («Мы можем вернуться на наши почетные места заслуженных ботанов завтра»).
Но не столько я программировала Симу, сколько она меня. Каждый раз, когда она на что-нибудь остро или заинтересованно реагировала, я записывала это в свой код и использовала при следующей встрече.
У Симы были ярко выраженные болевые точки. Она не переносила, когда я становилась к ней слишком близко. Была готова практически на все, о чем я попрошу, лишь бы избежать моего приступа ярости или обвинений в эгоизме.
Но, как и большинство людей, после слезливой истории она превратилась бы в пластилин в моих руках.
И тогда я выдумала для себя страшное признание. Осознавая всю иронию ситуации, — изобретение секрета, когда у меня полно настоящих, — я сказала Симе, что в депрессии и иногда даже подумываю о суициде из-за неудачных отношений. Это был учитель математики в моей прошлой школе, который исправлял оценки за определенные «услуги» — о таком даже в «Дейли Мэйл» стыдно было бы написать.
История про учителя, трахающего ученицу, была вполне правдоподобной. К тому же такая архетипическая юношеская фантазия дала Симе нечто, что ей больше неоткуда было получить, особенно учитывая, что ее мама, которая была вруньей похлеще меня, смогла внушить, что Сима может забеременеть через «перекрестное опыление», просто встретившись взглядом с мальчиком в автобусе.
Эротическая составляющая моей истории не смогла бы убедить никого хотя бы с минимальным опытом.
Мне и самой еле хватило материала. Я потеряла девственность в пятнадцать с сыном тогдашнего арендодателя в местном пабе — физически болезненный опыт, который чуть было совсем не отвратил меня от секса. Мне только предстояло найти друга мужского пола, которому бы я доверяла хотя бы вполовину так же, как Клири. Я испытывала почти что отвращение к тому, как большинство парней переходили от туповатой скованности к неуклюжей развязности, причем исключительно с помощью большого количества алкоголя.
Тогда интернет еще не был так развит, поэтому искать какую-то информацию там было невозможно. Так что мне оставалось только сочинять крайне сомнительные истории про «духовную, магическую, почти что электрическую связь», которая существовала между мной и этим выдуманным учителем. Я выдавала какие-то чудовищные описания «сплетенных языков», «трепета возбуждения и ожидания». Рассказывала: «Он взял мою руку в свою, нежную и бледную, и положил ее туда, вниз…»; «„Сначала все это немного сложно, правда?“ — сказал он мне…»; «Жар его дыхания сводил меня с ума…»; «Сладостная агония…»; «Часы неистовства в копировальной комнате…». Сима слушала с широко открытым ртом, держась руками за подбородок, а ее глаза расширялись от ужаса, когда она улавливала звон ключей своей мамы в дверях.
Симе нравились эти эротические монологи с оттенком мелодраматичности. Она привыкла к болливудским фильмам, где вечно страдают невинные. Про горе утраты рассказать было гораздо проще. Я сказала ей, что мой учитель мечты остался со своей «женой» и обещал завалить меня, если я сообщу кому-то о нашей связи.
Было непросто составить расписание для депрессивных эпизодов. Обычно я выбирала время, когда мама Симы уходила по магазинам, — тогда я запиралась в ванной, крича, что держу в руках опасную бритву ее отца.
На самом деле я усаживалась на пушистый ковер в туалете и прочитывала страниц пятьдесят «Сиддхартхи», и не выходила, пока Сима, сидящая с другой стороны двери, не выльет на меня весь репертуар штампов работника горячей линии для самоубийц:
Кстати, я действительно начинала чувствовать себя лучше. Играя на эмоциях Симы, я чувствовала, что имею больше власти над своими собственными.
Однажды Сима, опершись лицом о косяк, предложила убедить моего отца купить собаку:
— Многие одинокие люди заводят питомцев…
— Ты не понимаешь, — сказала я, распахнув дверь и позволив Симе заключить меня в жизнеутверждающие объятия, — я больше не могу сосредотачиваться на математике. Все, что мы делаем, заставляет меня думать о нем. Наши оценки в этом семестре зависят от трех экзаменов, и один я уже провалила.