— Которых… Мы не могли бы поговорить наедине?
— Мне от Наташи скрывать нечего, — недовольно протянул доктор. — И обсуждать что-то такое, что потом пришлось бы скрывать, я тоже не хочу.
— Ладно, — смирился я. — Меня интересуют пациенты, которые поступили позавчера. А именно те, что с огнестрелами. Таких же всего пятеро, так?
— Понятия не имею, — на лице врача не промелькнула и тени эмоций: как будто к нему каждый день подкатывают с подобными просьбами. — Не мой профиль. Тебе-то какое дело до них? Друзья, что ли?
— Нет, не друзья. Возможно, одного из них подстрелил я.
— Да ну? — Еремицкий дернул головой, выдав некое удивление. — Как же так вышло?
— Я стрелял в одного из тех, кто был в масках. Он приставал к девушке.
«Которую потом пришлось сдать на руки отцу, а отец этот еще и с кулаками полез… Скотина неблагодарная».
— И куда попал? — спросил доктор.
— В ногу. Точнее, в бедро. Кажется, в правое.
— Думаешь, он у нас в больнице?
— А где ему еще быть? Не дома же лечиться. Он вполне мог снять маску и прикинуться точно таким же пострадавшим, как и все прочие.
— Логично… — Еремицкий встал со своего стула, я тоже поднялся. — Нет, ты сиди. Я схожу в приемник, уточню…
Мы остались наедине с медсестрой. Во время нашего короткого разговора с доктором она перебирала какие-то медицинские инструменты и всем своим видом показывала, что ей совершенно не интересно, о чем мы там болтаем. Теперь же она оторвалась от своего рутинного занятия и смотрела прямо на меня. Молодая, но какая-то осунувшаяся, бледная, с жидкими светлыми волосами — словно она безвылазно жила в этой больнице и давным-давно не видела солнечного света. Каменное лицо, на котором не мелькнуло даже отблеска улыбки, делало ее еще менее привлекательной. Возможно, она осуждала меня за мой поступок. А может, у нее просто были свои планы на свободное время Льва Александровича. Я отвел взгляд и принялся увлеченно рассматривать узор из трещин на ближайшей ко мне стене. Они напоминали очертания Северной Америки, только без Флориды. Не ахти какое открытие, но уж лучше потренироваться в парейдолии, чем просто сидеть под этим холодным, пронизывающим взглядом. Поняв, что заговаривать с ней я не собираюсь, медсестра снова вернулась к своему занятию.
Время тянулось медленно. Я успел еще раз все обмозговать, после чего тут же усомнился в правильности своего решения довериться первому встречному. Вдруг Еремицкий сочувствует громобоям, и на выходе меня уже поджидает небольшая толпа с битами и кастетами? Даже не толпа — для такого задохлика, как я, достаточно будет всего двоих. Или одного, если им окажется сам Еремицкий. А еще доктор может случайно проболтаться коллегам, тем самым выдав своего информатора. Или довериться своему чокнутому дружку, чего бы я уж точно не хотел бы. И зачем я вообще в это ввязался? Меня ведь даже никто не просил. Важный суд на носу и к пятничному уроку надо готовиться, а я уже занимаюсь всякой ерундой, не имеющей никакого отношения ни ко мне, ни к моей профессиональной сфере. Какова цель? Раскрыть, кто стоит за дебошем? Так и так все знают. Найти пропавшие предметы из коллекции Юрьевских? Едва ли это возможно в нынешних условиях, когда кругом царит перманентный бардак, приправленный беззаконием. Меня сметут, как пешку с доски, стоит только заикнуться о своем участии в партии. Ладно, хватит красочных аллегорий. Мне просто нужно выяснить, есть ли среди раненых мой «клиент» и, если его там нет — забыть про это дело и вернуться к насущным заботам. А преступников пусть ловит полиция.
Скрипнула дверь, появился Еремицкий. Я сразу отметил, что видок у него был достаточно мрачный, и потихоньку начал морально готовиться к скорой встрече с битами и кастетами.
— Выйдем, — негромко бросил он. — Наташа, я ненадолго.
— Выйдем, — согласился я, опасливо покосившись в сторону так и не проронившей ни единого слова Наташи.
Едва мы отошли от кабинета на несколько шагов (чтобы не слышали дамы, стоявшие в очереди), он шепотом произнес:
— Ты был прав. Есть у нас в стационаре Артем Бабушкин, шестнадцать лет, огнестрельная рана правого бедра с проникновением, повреждение мягких тканей. Травматика. Он самый?