– Что же ты предлагаешь? – вопросил великий визирь.

– Мы построили этот мост своими руками, своими руками и разрушим его, – последовал ответ. – Вернувшись, мы возведем новый мост.

Лютфи-паша, ожидавший, что Синан, которого он представил дивану,[11] примет его сторону, вспыхнул от ярости:

– Трус! Ты боишься, что окажешься среди караульных!

Щеки Синана залила бледность, но, когда он заговорил, голос его звучал так же спокойно и невозмутимо, как и всегда:

– О светочи разума, я простой янычар. Если султан прикажет мне построить башню и нести в ней караул, я беспрекословно выполню приказ. Но вы просили меня высказать свое мнение, и я не стал его утаивать.

Повисло молчание, которое нарушил губернатор Румелии.

– Что ж, арабы часто сжигают свои корабли, – произнес он.

– Мост – это не корабль, а мы не арабы, – прошипел Лютфи-паша, пытаясь насквозь прожечь Синана гневным взглядом.

Визири разошлись, так и не придя к согласию. В тот же день султан, которому сообщили о мнениях различных сторон, вынес свое решение. Предложение Синана показалось ему наиболее убедительным. Мост следовало уничтожить.

Вскоре Джахан убедился, что разрушать значительно легче, чем строить. И все же ему больно было видеть, как мост, которому они отдали столько труда и сил, превращается в бесформенную гору камней. «Как мог Синан обречь дело наших рук на гибель?! – спрашивал он себя. – Неужели пот, который мы все пролили, значит для него не больше, чем речная вода?»

Как только мальчику представился случай поговорить с зодчим, он решил задать мучивший его вопрос:

– Эфенди, простите, но я не понимаю, зачем мы это делаем. Мы ведь положили на возведение этого моста столько трудов.

– В следующий раз нам придется трудиться еще больше.

– Да, конечно, но как вы могли обречь наше творение на гибель? Разве вам его не жалко?

Синан вперил в мальчика долгий взгляд.

– Моим первым учителем был отец, – задумчиво произнес он. – Он был лучшим резчиком по дереву в округе и учил меня всему, что умел сам. Накануне праздника Затик[12] отец всегда постился сорок дней. А меня каждый день заставлял вырезать из дерева агнца. Когда я приносил ему свою работу, он всякий раз говорил, что агнец получился скверно, и забирал его у меня. «Иди и сделай другого, – приказывал он. – А этого я выкину, иной участи он не заслуживает». Мне было обидно до слез, но я повиновался. И каждый новый агнец получался у меня лучше прежнего.

Джахан вспомнил отчима, и по спине у него пробежали мурашки. Отчим тоже ворчал, что Джахан ничего не умеет делать толком. Заявлял, что печь, которую тот сложил для матери на заднем дворе, никуда не годится. С тех пор прошло много лет, но гнев и обида, охватившие тогда Джахана, никуда не исчезли, ибо они пустили глубокие корни в его сердце.

Не подозревая о тяжких воспоминаниях, которые его рассказ пробудил в душе мальчика, Синан продолжал:

– Когда отец умер, мы нашли у него в сарае сундук, где лежали все агнцы, вырезанные мною в детстве. Он не выкинул ни одного из них.