Глава 7

Утром все было по-прежнему.

Он с гордостью продемонстрировал зашедшему за ним Корейцу висящую на стене подшивку. Еще больше гордости в нем вызывал факт того, что его руки были разбиты в кровь — удивительно, но никогда ранее его кулаки не выглядели столь внушительно и впечатляюще. Но руки он спрятал за спину — хвастаться и гордиться, казалось, было нечему. В особенности перед человеком, который с легкостью мог вырвать из мощного дерева кусок древесины без видимых повреждений на руках, как бы походя и обыденно, как само собой разумеющееся.

Кореец с непроницаемым видом изучил подшивку, зачем-то поковырял пальцем края измочаленных газетных листов в самом ее центре и буднично сказал:

— Покажи руки.

Он с тщательно скрываемой гордостью протянул руки вперед костяшками вверх — кожа на них была ободрана и отдельные кусочки бахромились на краях первой и второй костяшки, на тех самых, о которых ему говорил Кореец.

Кожа была сорвана по всей ударной плоскости — были разбиты фаланги и суставы всех пальцев. Мама обработала накануне его раны йодом — это было больно, но он терпел, стиснув зубы, и свежая сукровица, выступившая при сжатии рук в кулаки на фоне потеков йода, впитавшегося в кожу, и подсохшая живописными разводами, выглядела впечатляюще.

Кореец казалось бы не обратил внимания на повреждения и небрежно повернул его ладони. Увидев аналогичные отметины на больших пальцах, он нахмурился и так же буднично сообщил:

— Я тебе, кажется, особо говорил про большие пальцы — и про то, как их надо ставить. Ты хочешь сустав выбить? — и, не дожидаясь ответа, подошел к висящей на стене подшивке и ударил по ней рукой без замаха.

В этот раз он увидел и отметил момент удара, против его ожиданий не раздалось никакого особенного звука, и штукатурка не посыпалась с потолка, куда он тревожно и невольно перевел взгляд.

Кореец улыбался своим мыслям, задумчиво изучая верхнюю газету — висевшую, как он отметил, вверх ногами. Проведя по ней пальцем, Кореец как бы встрепенулся и вернулся откуда-то издалека, где блуждали его мысли — о характере раздумий он постеснялся спросить.

— Пока не срывай листы. Послежу за твоими руками. Большой палец и ударная плоскость, помни об этом постоянно. И бей не сериями, а поспокойней, не забывай о технике.

И моментально задал следующий вопрос:

— По поводу турника что у тебя?

Он и ждал и боялся этого вопроса.

Место, где можно было бы пристроить турник, он определил сразу. Стандартная «хрущевская» «трешка» не оставляла большого простора для вариантов и фантазии. Сразу после проходной большой комнаты, которую всегда называли залом, одна дверь вела налево — в спальню родителей, а вторая направо — в его комнату. Прямо был небольшой чуланчик с отдельной дверью, где мама держала банки с соленьями и вареньем, и пространство с дверным проемом и двумя дверьми идеально подходило для размещения турника.

Его можно было укрепить между косяками двух дверей в комнаты — и подтягиваться лицом к чуланчику.

Если бы он, конечно, умел подтягиваться.

Когда он выбирал место для турника, невольно всплыли недавние воспоминания о его позоре на уроке физкультуры, когда их физрук опять устроил очередное соревнование «кто больше подтянется» — и «насколько приблизится к рекорду школы» — его излюбленная фраза.

Для их седьмого класса норматив, установленный физруком, составлял семь раз на отличную оценку, пять — «на четверку» и три раза «на тройку». Всего три одноклассника могли подтянуться семь раз. Ни один не мог подтянуться восемь, но над их попытками выжать — таки восьмой раз никто и никогда не смеялся.