Поры (
36
37
38
39
40
Теофраста.
41
Ниже, в главе «Промежуточная эпоха» (из которой я привожу несколько афоризмов), Гёте говорит о Платоне и Аристотеле: «Платон стоит в таком отношении к миру, как блаженный дух, которому угодно погостить на нем некоторое время. Для него важно не столько ознакомиться с миром – что он уже предполагает, – сколько дружелюбно поделиться с миром тем, что он принес с собою и что нужно для мира. Он проникает в глубину больше для того, чтобы заполнить ее своим существом, чем для того, чтобы исследовать ее. Он движется ввысь в стремлении стать снова причастным своему происхождению. Все, что он высказывает, направлено на вечно цельное, благое, истинное, прекрасное, постулат которого он стремится пробудить в каждой груди. Все частности земного знания, которые он усваивает себе, распускаются, можно даже сказать – испаряются в его методе, в его изложении.
Аристотель же стоит перед миром как деятель, как зодчий. Здесь стоит он, и здесь предстоит ему орудовать и творить. Он справляется о почве, но лишь в тех пределах, в каких он находит прочный фундамент. Все остальное, с этого пункта и до центра Земли, ему безразлично. Он проводит огромный основной круг для своего здания, добывает отовсюду материалов, приводит их в порядок, наслаивает их друг на друга и поднимается таким образом вверх в виде правильной пирамиды, тогда как Платон взмывает в небо наподобие обелиска, наподобие заостренного пламени».
42
Ниже по поводу писателя XVI в. Скалигера Гёте говорит: «При этом случае можно высказать мысль, которая уже раньше навязывалась нам: насколько иным был бы научный облик мира, если бы греческий язык остался живым и распространился вместо латинского.
Недостаточно тщательные арабские и латинские переводы причинили уже раньше немало вреда, но даже самый тщательный перевод всегда вносит в предмет чуждый элемент вследствие различного словоупотребления.
Греческий язык, безусловно, наивнее, он гораздо более удобен для естественного, ясного, остроумного, эстетического изложения удачных воззрений на природу. Манера говорить глаголами, особенно инфинитивами и причастиями, делает каждое выражение допустимым; слово собственно ничего не определяет, не огораживает, не устанавливает; оно – только намек, с помощью которого предмет восстанавливается в воображении.
Латинский же язык становится благодаря употреблению существительных решительным и повелительным. Понятие фиксировано в слове, застыло в нем, и со словом обращаются как с действительным существом».
43