Широкий дверной проем еще в лучшие времена забили досками. Я пнул прогнившее дерево, и мы загнали копов в темное отверстие. Гатц приказал им сесть на пол. Я начал ходить из стороны в сторону.
— Сколько они так просидят? Гатц прислонился к стене.
— Еще пару минут, — выдохнул он. — Тяжело! Я все ходил взад-вперед.
— Нельзя их убивать, — пробормотал я.
Нельзя убивать системщиков, особенно когда тебя видела с ними половина Старого Нью-Йорка. Это опасно для здоровья. Добрые ньюйоркцы не запоминают лиц… пока ССБ не приходит их колотить и записывать имена.
— С другой стороны, — медленно произнес Гатц, — ты и так, блин, прославился.
Он был в чем-то прав. Когда парочка эсэсбешников приходит, чтобы изложить твою биографию, тебе вряд ли позволят жить в покое. Может, перерезать им глотку и не так страшно… Я покачал головой.
— Слушай, они отправили двоих, потому что хотели меня допросить. Если эти двое не вернутся, за мной пошлют целую армию. Я должен от них избавиться, но не сам.
За полуразрушенными кирпичными стенами привычно шумела жизнь. В стенах сидели тощий Гатц, который от напряжения уже почти скопытился, и два системщика в коме. И с ними надо было что-то делать. Тут еще эта Церковь долбаная…
Я замолчал. Идея!
Я улыбнулся Гатцу.
— Чего, блин, смеешься? — спросил он.
— Поднимай их, хорошо? Пусть идут за мной.
Глава 6. СПОКОЙНО И БЕЗНАДЕЖНО
На улицах Нью-Йорка всегда полно народу, потому что им некуда деваться. Над головой гудят ховеры — игрушки для богатеньких. Ховеры не используют в коммерческих целях: все перевозки идут автоматически по специальным подземным путям, хотя мусор иногда перемещают по воздуху. А работают за людей проклятые роботы — смышленые, самовосстанавливающиеся, обучаемые. Они никогда не устают, не опаздывают и не страдают от похмелья.
По обе стороны широкой дороги стояли чуть осевшие старые особняки, готовые в любой момент рухнуть. Гатц изо всех сил держал копов под психоконтролем, даже спотыкался. У наших ног кружился мусор; с каждым шагом приходилось расталкивать сердитую толпу. Все пытались показать, кто круче, пока не замечали копов, — а тогда быстро делались вежливыми.
Я осматривал улицы, пока не нашел то, что искал. Два монаха легко раздвигали толпу: люди нервно расступались перед ними, боялись даже дотронуться до их гладкой бледной кожи.
Я подтолкнул Гатца, и мы вчетвером пошли за монахами. Монахи обернулись, увидели полицейских и пошли дальше такими же тяжелыми шагами.
Через пару секунд Доусон притормозил и обернулся ко мне. Потом сощурился и прорычал:
— Ты, засранец! Да я, блин, твои почки сожру! — прорычал он. — Да я…