Несмотря на огромные колеблющиеся тени, он сразу узнал человека, скорчившегося в дальнем углу, и сердце его сжалось от тоски.

— Не бойся, — слабым голосом прохрипел старик. — Заходи.

Себастьяна будто приковало к полу, он не мог сделать ни шага.

— Прошу тебя, — прошептал старик. — Войди, посиди со мной.

Себастьян сделал неуверенный шаг, затем другой и с ужасом уставился на обитателя камеры, отказываясь верить своим глазам.

Изуродованный побоями человек поманил его к себе, с трудом подняв закованную в кандалы руку. Юноша заметил — два пальца на ней оставались неподвижными, а большой вообще отсутствовал.

Исаак Монталто являлся очень хорошим, добрым человеком и близким другом отца Себастьяна. Оба были учеными, учили и воспитывали детей в богатых семьях и многие годы вместе работали в замечательном городе Лиссабоне, занимаясь изучением и переводом старинных арабских и греческих рукописей. Опасная болезнь, по теперешним понятиям обычный грипп, прервала работу друзей, отдававших ей все свое время и силы. Разразившаяся в ту зиму эпидемия беспощадно косила людей, опустошив город. Не пощадила она и семью Себастьяна. Уцелел только он один, бывший еще младенцем, — при первых признаках заболевания отец немедленно отдал сынишку на попечение старого друга Исаака, жившего неподалеку от Томара. Исаак и его жена преданно заботились о малыше, но через несколько недель она и сама заболела. Старику ничего не оставалось, как поручить Себастьяна заботам монахов из монастыря Томара. Той же зимой жена Исаака скончалась.

Овдовевший Исаак не мог забрать к себе такого малютку, и ему пришлось расти в монастыре вместе с другими осиротевшими детьми. Но Исаак никогда его не забывал. По мере того, как малыш подрастал и превращался в мальчика, а затем в юношу, Исаак всегда оставался для него другом и наставником, внимательно следил за его развитием и воспитанием. С тяжелым сердцем отпустил Исаак молодого человека, когда тот решил посвятить себя служению Богу в кафедральном соборе Лиссабона. Но с тех пор прошло уже три года. И вот старик оказался здесь, в этой камере — жертва безжалостной инквизиции, бледная тень человека, которым он был прежде.

— Исаак! — С искренней болью и раскаянием тихо ахнул Себастьян. — Бог мой!

— Да, — горько усмехнулся Исаак и поморщился от боли в груди. — Твой Бог… — Он с трудом перевел дыхание и кивнул. — Должно быть, он очень гордится, когда видит, до чего готовы дойти его слуги, стремясь доказать свою преданность его учению.

— Я уверен, он никогда и не помышлял о чем-либо подобном! — горячо возразил Себастьян.

В страдальческих глазах старика промелькнуло слабое подобие улыбки.

— Будь осторожен, мой дорогой мальчик, — предостерег он. — За такие слова ты можешь угодить в соседнюю камеру.

Жестокая инквизиция свирепствовала на Иберийском полуострове уже на протяжении двух столетий. В Португалии, как и в Испании, она преследовала цель вырвать из объятий других вероисповеданий новообращенных мусульман и евреев, которые, внешне перейдя в католицизм, втайне оставались преданными вере своих предков и исполняли прежние обряды.

Но так было не всегда. Реконкиста — начавшееся в XI веке освобождение Испании и Португалии от мавров — увенчалась образованием на полуострове многонационального общества, члены которого исповедовали разные веры, что не мешало им жить в мире и дружбе. В таких городах, как, например, Толедо, они вместе трудились над переводами древних рукописей, веками хранившихся в монастырях и мечетях. Были заново открыты древнегреческие трактаты и сочинения, давно утраченные для Запада, и именно благодаря их объединенным усилиям возникли университеты в Париже, Болонье и Оксфорде. Тогда и началось возрождение искусства и эра великих научных открытий.

Однако Риму подобная религиозная терпимость пришлась не по нраву. Ватикан считал своим долгом положить конец сомнениям людей и заставить их слепо уверовать в единственного, истинного Бога, то есть христианского, и соблюдать установленные католической церковью обряды. Непримиримой политикой Рима воспользовались монархи Испании. В Испании инквизиция стала активно преследовать иноверцев в 1478 году, Португалия последовала ее примеру на полстолетия позже. Как и обычно, истинными причинами конфликта между представителями различного вероисповедания являлись алчность, стремление к захвату земель, так что по своим целям реконкиста и инквизиция практически ничем друг от друга не отличались.

Прежде всего началось насильственное крещение иноверцев. Население полуострова предстояло очистить — и обокрасть. Евреям и мусульманам предложили либо обратиться в новую веру, либо покинуть страну. Большинство тех, кто предпочел остаться на родине, были землевладельцами или преуспевающими торговцами, которым было что терять. И вот люди стали принимать крещение. Одни «новые христиане», уступая обстоятельствам, заставляли себя перейти в другую веру, другие лишь публично отказывались от нее, продолжая втайне, за закрытыми дверями своего дома исполнять ее обряды, самые же упрямые крещеные евреи, которых презрительно называли «мараны», даже посещали подпольные синагоги.

Вскоре инквизиторам стало не хватать тюрем, и они превратили в них и другие общественные здания. Во время допросов людей подвергали изощренным пыткам, растягивая на дыбе и выворачивая суставы рук и ног. Казалось, инквизиция питала особую страсть к ступням своих жертв. Палачи колотили по ним дубинками, рассекали и смазывали маслом кожу на них, после чего поджаривали на костре. Ложные доносы и фальсифицированные решения суда приводили к вынужденным признаниям. Тем, кто признавался в вероотступничестве добровольно, позволяли заплатить штраф и раскаяться на аутодафе, «акте веры», публичной церемонии наложении епитимьи. Особо упорствующих, признававшихся только на дыбе, лишали всего их имущества и приговаривали к тюремному заключению, зачастую пожизненному, или сожжению у позорного столба.

Новые христиане отправили своих послов в Рим умолять — и подкупить — папу и его приближенных обуздать инквизиторов. Однако король, стремясь удержать Рим на своей стороне, предложил папе еще больше. И в то время как в Ватикан стекались огромные богатства, живущие в постоянном страхе мараны вынуждены были выбирать одно из двух зол: покинуть страну и стать нищим или оставаться жить на родине, ежедневно подвергаясь риску оказаться в пыточных подвалах инквизиции.

Исаак предпочел остаться. И его последним земным приютом суждено было стать тюремной камере — в течение многих лет нависавшей и наконец разразившейся над ним опасности.