Дормэс показал гранки своей отчаянной статьи Доку Итчитту, предприимчивому, но незадачливому репортеру, и Джулиану Фоку, который собирался вернуться в Амхерст, но который все лето работал для «Информера», сочиняя неудобочитаемые статьи об Адаме Смите и весьма удобочитаемые заметки о состязаниях в гольф и танцах в местном клубе.

– Черт, мне и хочется, чтобы у вас хватило духу напечатать это… и вместе с тем я надеюсь, что вы этого не сделаете! Ведь вас же заберут! – разволновался Джулиан.

– Ерунда! Смело печатайте! Они не посмеют ничего сделать! Они могут куролесить в Нью-Йорке или Вашингтоне, но здесь, в долине Бьюла, вы слишком сильны, чтобы Ледью и Штаубмейер осмелились поднять на вас руку! – визгливо кричал Док Итчитт, а Дормэс, глядя на него, думал: «А не рад ли этот Иуда от журналистики утопить меня с тем, чтобы захватить «Информер» и передать его корпо?»

Он не стал дожидаться, пока газета с его статьей пойдет в печать, рано ушел домой и показал корректуру Эмме и Сисси. Когда они ее читали, громко выражая свое неодобрение, пришел Джулиэн Фок.

Эмма волновалась.

– И не думай… Не смей этого делать! Что тогда будет со всеми нами? Честное слово, Дормэс, я не за себя боюсь, но что я буду делать, если они изобьют тебя, посадят в тюрьму или еще что-нибудь в этом роде? Я просто не переживу одной мысли, что ты в тюрьме! И без смены белья! Еще можно приостановить это? Не поздно?

– Нет. По правде сказать, не поздно: газета идет в машину не раньше одиннадцати часов… Сисси, а ты что думаешь?

– Я не знаю, что думать! Черт возьми!

– Что ты, Сисси? – автоматически остановила ее Эмма.

– Раньше все было просто: ты поступал как надо, тебе еще давали за это лишнюю порцию сладкого – сказала Сисси, – а теперь все наоборот: что правильно, то неправильно. Джулиэн, а что ты думаешь о том, что отец собирается дать Шэду по его волосатому уху?

– Я… – Джулиэн задумался, потом выпалил:

– Мне думается, было бы ужасно, если бы никто не попытался одернуть этих молодцов. Я сам бы рад это сделать. Но как я могу?

– Вы, кажется, своим ответом разрешили всю проблему, – сказал Дормэс. – Если человек присваивает себе право руководить мнением нескольких тысяч читателей… что было очень приятно до сих пор… то на нем лежит священная, можно сказать, обязанность говорить правду. «О воля злых судьбин!» Ну, ладно! Сейчас я, пожалуй, заеду еще в редакцию. Вернусь часов в двенадцать. Не ждите меня никто… ни ты, Сисси, ни вы, Джулиэн, это, собственно, относится к вам двоим, полуночникам! Что касается нас, то мы соблюдаем закон божий… а в Вермонте это означает спозаранку ложиться спать.

– И ложиться одному! – пробормотала Сисси.

– Прекрати, Сесилия!

Когда Дормэс выходил, Фулиш, все время с обожанием смотревший на хозяина, вскочил в надежде на прогулку.

Преданность собаки сильнее Эммииых слов дала Дормэсу почувствовать, что значит попасть в тюрьму.

Он солгал. Он не вернулся в редакцию. Он поехал к Лоринде Пайк.