Я с кофе усаживаюсь возле Сиенны, и мы ждем, когда проснутся остальные.
Если рассуждать здраво, то переживать за взрослого парня, который, скорее всего, решил зависнуть на ночь у какой-то девчонки, – глупо. Но… что-то не так. Я чувствую. Мне не по себе, и в желудке как будто лежит огромный кусок свинца.
После смерти родителей я всегда первым делом предполагаю самое худшее. Когда их привезли в больницу, все были уверены, что обойдется. А потом мама умерла прямо на операционном столе, а папа – меньше чем через сорок минут после нее, от обильной кровопотери.
– Вам Сонни ничего не писал? – спрашиваю я часом позже, когда в кухне появляются Шарлотта и Айзек.
Я успокоюсь только после того, как узнаю, где он и что с ним.
Шарлотта поднимает брови. Все ее выражение говорит: «Мне бы он не написал, будь я даже последним человеком на Земле». И, честно говоря, она права.
Айзек несколько равнодушно дергает плечом:
– Не-а.
– Он до сих пор не вернулся домой, – поясняю я.
– Реально? Ну, наверное, случайно отрубился в постели какой-нибудь пташки, – говорит Айзек. – Скорее всего, надрался перед этим.
– Ну, может, – бурчу я.
– А вас это не тревожит? – спрашивает Сиенна. После второй порции кофеина голос у нее звучит гораздо бодрее. – Это совершенно на него не похоже.
У меня внутри все сжимается. Сонни всегда дома по утрам, особенно если у него занятия в первой половине дня. Его родные живут далеко, так что он редко ездит домой даже на каникулах. Сонни всегда здесь.
– Пойду спрошу Чейса. – Я отодвигаю стул и встаю. – Может, он что-то знает.
– О чем спросишь? Что я должен знать?
Голос Чейса действует на меня, как разряд тока. Каждый. Чертов. Раз.
Главное – смотреть ему в глаза, а не на его прекрасные, мускулистые руки, обтянутые рукавами серой футболки.
– Сонни пропал, – сообщает Айзек.
– Ого. Пропал? Значит, теперь мы так говорим? – спрашиваю я и чувствую, как ускоряется мой пульс.
Слова Айзека будят мои худшие опасения, и легкая тревога, лежавшая где-то в глубине души, неожиданно разбухает до тяжелого душного беспокойства.