Глава 6

Когда выставка всё же состоялась – Кейтлин не поверила до конца, что это происходит именно с ней.

Уже наступила зима, и по улицам вовсю барабанил дождь вперемешку со снегом – где-то бился со звоном о стёкла домов, где-то падал мягко – и тут же таял.

Погода стояла редкостно серая и редкостно отвратительная – как ни старалась, Кейтлин не могла увидеть красоты в том, что вдохновляло многих приверженцев декаданса – мрачной безнадёжности английской зимы.

Прогулки стали реже, да и на вернисаж она выходить перестала, потому что холсты промокали под дождём. Сидела, укутавшись в плед, у окна и читала, лишь изредка уговаривая себя выбраться и сделать на холсте несколько мазков.

Кейтлин никогда не задумывалась о том, что такое «вдохновение» – может, потому что оно никогда не покидало её. Она хотела рисовать – утром, вечером, днём. Ей всегда не хватало только времени и красок, чтобы класть на холст те картины, которые роились в голове. И ещё – мастерства. Она сама чувствовала себя неуклюжей танцовщицей на пиру, кое-как собиравшей всполохи цвета в кусочки картины. И хотя Джек и все его друзья, видевшие картины Кейтлин, говорили, что рисует она «просто отпад», самой ей всегда казалось, что получается что-то «не то».

Теперь, став посещать индивидуальные занятия с Рейзеном, она обнаружила, что то, что раньше требовало десятка эскизов и всё равно получалось с трудом, выходит неожиданно легко. И в то же время что-то менялось. Она переставала ощущать живопись как магию – живопись становилась ремеслом. Больше не нужно было гадать, как должна была лечь на камень солнечная тень – она точно знала, как двумя штрихами расщитать нужный угол и спроецировать нужную форму. Но и тень переставала быть живой, превращаясь лишь в кусочек математической формулы, росчерк пера.

– Это пройдёт, – говорил Дэвид, которого теперь можно было называть Дэйв, – искусство и есть ремесло. Как для дикаря покажется то, что наши машины ездят сами по себе, так и для зрителя, несведущего в живописи, картина – это нечто запредельное, происходящее из вдохновения и таланта. Ничего этого нет. Вдохновение – просто верный эмоциональный настрой. Талант – задатки, интуиция, которая позволяет видеть чуть больше, чем видит обычный глаз, ловкость руки, точно делающей мазок. Нет никакой магии и «талант» бессилен, если нет умения рисовать. Прежде всего – нужно мастерство.

Кейтлин не могла спорить. Слова Рейзена выглядели слишком логично, да и практика показывала, что он прав – три картины, которые она нарисовала ещё осенью под его руководством, продались неожиданно легко. Вот только на эти картины не жалко было вешать ярлык. Продавать их тоже было легко, потому что в них не было ни грамма души.

Все три изображали замки – Виндзор, Лидс и Бодиам. Когда Рейзен спросил, какую тему она хочет взять, Кейтлин нарочно взяла замки, которые ничего ей не говорили. Почему-то не хотелось делиться с Рейзеном тем, что до сих пор существовало только для неё – и вскоре Кейтлин поняла, что не ошиблась. Все три картины, будучи нарисованными, стали выглядеть схемами, почти фотографиями, в которых не было ничего живого. Она жалела только о том, что не сдержалась, и Бодиам написала в утреннем тумане, как она любила – очень уж хотелось прояснить с Рейзеном вопрос перспективы в такую погоду.

Туман перестал быть чудом, потому что теперь, благодаря Рейзену, Кейтлин знала про него всё.

Это осознание – понимание, что магия уходит из её картин – стало для Кейтлин чем-то новым. Ступором, которого она никогда не испытывала. Она думала, что нарисовав терзавший её мир, сделает его реальным – но теперь знала, что только изгонит его из себя. Перенесёт на холст. И всё равно этот мир останется так же недостижим.

Она сидела у окна, потягивая грог, и думала о том, какой промозглой может быть зима, и о том, что где-то на востоке – например, в Вене – зима бывает белой, а не серой, как всё вокруг.