Медленно, точно во сне собирался Покровский на эту прогулку. «Надо отказаться, надо отказаться! – твердило полковнику его внутреннее благоразумие – к черту этого сумасшедшего барона, подумай о себе и Наталье». Всё было правильно но, дав своё согласие на участие в этой авантюре, Покровский уже никак не мог отказаться и поэтому, заткнув благоразумие, он взял с собой два нагана. Один револьвер он положил запазуху зимней шинели, другой в кобуру, две гранаты в карманы и, перекрестившись, вышел на мороз.   

Барон Унгерн при всей своей неординарности  и экстравагантности, к тайной радости Покровского не собирался проникать в город через главные посты гаминов выставленные на северном и восточном направлении. Однако совсем прятаться, для новоявленного Чингисхана было так же ниже своего достоинства; для подкрепления своей легенды об избранности, ему был нужен въезд в город при свидетелях. После короткого раздумья, барон выбрал западный въезд в город, который охранялся не так тщательно из-за особенностей местного рельефа, полностью препятствующий атаке на город большого количества всадников.   

Кроме места проникновения в Ургу, барон с особой тщательностью выбрал и время, около пяти часов утра, когда утомленный ночным бдением караул обычно хорошо спал. Именно в это время, перед китайской заставой появились два всадника на низкорослых монгольских кониках.   

Стоявший на часах китаец быстро успокоился, когда определил численность приближающихся незнакомцев. Сейчас много таких одиноких пар въезжало и покидало город за определенную мзду, хотя согласно приказу генерала Го Линя движение в ночное время категорически запрещалось.

Кутаясь от мороза в теплую шинель, китаец грозно выставил вперед штык и многозначительно указал им на жестяную кружку, выставленную на парапет глинобитной стены вблизи их строжки. Не останавливаясь ни на мгновение, Унгерн бросил в неё монету и с видом полностью исполненного долга проехал мимо стража. Покровский так же бросил монету и, услышав приятный металлический звон, страж успокоился и не поднял тревогу.

Через десяток метров, путников ждала вторая, главная стража, которая впрочем, мирно спала у костра, не потревоженная сигналом караульного. Здесь у путников должны были проверить документы, но стоящему на посту солдату было лень отходить от живительного огня и загораживать дорогу каким-то двум оборванцам. Он удовольствовался лишь получением звонкого бакшиша, после которого утратил всякий интерес к Унгерну и его спутнику.

Прекрасно зная расположение Урги дома губернатора, барон не торопливо двигался по темным улочкам монгольской столицы, скупо освещенные фонарными керосиновыми лампами. В основном огонь горел только возле богатых домов, магазинов и полицейском управлении. Сев в осаду, даже имея хорошие запасы всего необходимого, китайцы основательно экономили на всём, считая, что в такое трудное время, ночью надо спать.

По этой причине, на стене губернаторского дома из двух положенных ламп, горела только одна, слабым светом освещая зеленые створки ворот и сторожку привратника, дремавшего в ней. Резкий сильный удар плетью по козырьку сторожки, выдернул дежурного привратника из его страны снов и ведений. Ещё миг назад, он наслаждался вареным рисом с кусками тыквы, а сейчас перед ним возвышался всадник в желтом халате, на которых гамин с ужасом увидел русские погоны.

Подобно пойманной лисе, медленно и осторожно китаец перевел свой взгляд от погон на лицо незнакомца, и ноги его сразу сделались ватными. За тысячу километров ни у кого из людей за исключением явившегося в стан монголов живого Махагалы, не было рыжей бороды в сочетании с желтым халатом украшенных русскими погонами. 

Сделав это открытие, привратник затрясся мелкой дрожью, чем здорово позабавил барона.

- Открывай ворота бездельник! – властно произнес Унгерн, и китаец тот час покорно бросился исполнять повеление ожившего Чингисхана, неизвестно откуда свалившегося именно на его бедную голову.   

В полной тишине, барон въехал внутрь губернаторской резиденции и, не сходя с коня, стал внимательно осматривать внутренние  строения. Привратник покорно семенил возле стремени грозного Махагалы, со страхом ожидая его новых приказов, но Унгерн молчал. Описав круг по губернаторскому двору, он не проронив ни слова, направился к выходу к огромной радости китайца. Он уже надеялся, что самое страшное уже позади, но едва Унгерн  вернулся к ожидавшему его у ворот Покровскому, как тяжелая бамбуковая палка обрушилась на голову привратника, сбив на землю меховую шапочку и поранив левое ухо.

-Мерзавец! – гневно бросил барон привратнику – воруешь керосин у своего господина и плохо чистишь лампы!      

Бедный китаец собирался объяснить, что он не виноват, таков был приказ господина Чена, но новый удар по спине, заставил его проглотить свои слова.

- Плохой, ленивый слуга, достоин смерти – молвил Унгерн, чем вогнал привратника в полный ступор. Он не отрывая глаз, глядел на саблю великого бога Махагалы, готовый в любой момент принять от неё свою смерть. Секунда проходила за секундой, но ужасный клинок, хищно поблескивающий своим кровавым глазом на древней рукояти, оставался невостребованным.   

- Живи, я сегодня милостив, но это последняя моя милость к тебе презренный раб – молвил барон и, ткнув кончиком сапога в грудь китайца, медленно двинулся прочь вместе с Покровским.   

Словно два приведения, проскакали всадники по улочкам просыпающейся Урги, встречая на своем пути различных людей с раннего утра спешивших по своим делам. Нанеся визит к дому господина Чен И, Унгерн не торопился покидать город, желая отметить своё пребывание в нем чем-то ещё. Проезжая мимо местной тюрьмы, он заметил солдата, спящего на своём посту опираясь на винтовку. Остановив бег своего мохнатого конька, Унгерн приблизился к часовому и со всего маху ударил его по плечу своей бамбуковой тростью.

- Спишь на посту негодяй! – властно воскликнул барон – ты солдат и не имеешь никакого права спасть, заступив на пост! – приговаривал Унгерн, нанося все новые и новые удары своим любимым ташуром.

Застигнутый врасплох китаец покорно сносил удары палкой, как если бы его лупцевал сам генерал Го Линь

- Доложи о своем проступке начальству – приказал Унгерн и, оставив в покое провинившегося часового, поехал дальше, сопровождаемый удивленным взглядом часового, который и не думал поднять тревогу.