- Мне нужно подумать, господин генерал.
- Как долго? Извините, что говорю, но как вы сами понимаете, время не ждет
- Прекрасно понимаю. Ответ я вам дам завтра утром.
Так закончилась эта историческая беседа в ресторане «Колизей», и через пять дней новоиспеченный господин Васильчиков, отставной капитан пехоты уже ехал на поезде «Москва-Владивосток» с конечной станцией Харбин Китайско-Восточной железной дороги.
Официальная версия поездки господина капитана в далекую «Желтороссию», как её называли за глаза сами обитатели тех мест, было желание встретить родного дядю, который работал в Российско-Китайском банке и как не странно, тоже носил фамилию Васильчиков. Именно её озвучил Покровский своим попутчикам по купе, которые неоднократно менялись по пути следования экспресса, вынуждая кондотьера, повторять свою легенду снова и снова. При этом он старательно вспоминал, что говорил о себе ранее, что бы не вызвать недоумение у тех соседей которые еще продолжали ехать с ним.
- Слав богу, что хоть имя и отчество оставил моё, конспираторы чертовы! – в который раз злился на Щукина Покровский, выходя покурить в тамбур, но потом остывал, всячески убеждая себя, что именно за это он и получил от генерала хороший аванс, за который можно побыть и Акакий Акакиевичем.
Харбин встретил Покровского многоголосым гомоном русско-китайской речи, который несся буквально со всех сторон. По всему перрону энергично сновали китайцы носильщики, вперемешку с многочисленной толпой встречающих русских жителей Харбина. Этот русский форпост в степях Манчжурии быстро рос, с каждым годом все, хорошея и прибавляя в экономическом весе.
- Капитана! Капитана! – раздалось, едва только Покровский ступил на перрон со своим походным чемоданом.
- Твоя садись, моя поехала. Садися, садися – бойко лепетал по-русски малорослый китаец, цепким взглядом выхвативший Покровского из общей толпы прибывших на поезде пассажиров. Он проворно подскочил к полковнику и, ухватив его чемодан, побежал к двухколесной повозке стоявшей у каменной стены вокзала.
- Садися, садися! – бормотал китаец, ловко закрепляя за креслом сидения чемодан офицера.
- Бристоль – назвал адрес Покровский, и его попутчик быстро закивал головой, жестами призывая садиться. Тот с некоторой опаской уселся в двуколку, ожидая, когда хозяин запряжет в нее лошадь или другое гужевое животное. Однако к огромному удивлению полковника, китаец сам впрягся в двуколку, сдвинул её с места и проворно побежал вперед, требуя себе дорогу, громким протяжным криком: - Хэй-оо! Хэй-оо!
Так Покровский познакомился с рикшей, этой местной экзотикой Харбина, на которую жители Желтороссии давно перестали обращать внимание. Мимо бегущего рикши полковника проплывал вполне европейский город, с асфальтом и тротуарами, с добротными каменными домами и магазинами, банками и церквями, главной из которых был Свято-Николаевский храм. Недалеко от него и располагалась недорогая гостиница с громким названием «Бристоль», в которой господину Васильчикову и было приказано поселиться.
Был уже поздний вечер, когда в дверь номера негромко постучали, и в комнату вошел человек, в котором Покровский моментально признал капитана Пшеничного, доверенного офицера генерала Щукина, с которым Покровский ранее работал в Могилеве, где находилась Ставка Верховного правителя России Корнилова.
- С приездом Алексей Михайлович! – изобразил улыбку на лице Пшеничный.
- Добрый вечер господин …
- Господин Скумбриевский – быстро произнес его гость – рад вас видеть в добром здравии.
- Взаимно, господин Скумбриевский – ответил Покровский, смотря как Пшеничный, быстро прошелся по комнате и распахнул дверь в ванную комнату, которая была общей с соседним номером. Там никого не было.
- Очень хорошо – имитируя протяжную речь китайцев, сказал гость – очень хорошо – он подошел к закрытому окну и поманил полковника к себе.
- А теперь давайте к делу, милейший господин Васильчиков. Барон Унгерн собирается активизировать свои действия в Монголии. Недавно в Хайлар, прибыл посланник от духовного лидера монгольских буддистов Богдо-Гэгэна. Командующий китайской армии в Монголии генерал Сюй-Шучжэн, опасаясь новых выступлений монголов, приказал взять их «живого бога» под домашний арест.
Пшеничный говорил тихо, но внятно, стремясь исключить всякую возможность чужим ушам услышать его слова.