Проводнику рассказали о странной четверке. Оказывается, он сразу увидел их и прошел неузнанным вперед. Предупреждать егоровцев не стал, эти шахтеры — люди действительно свои. А, главное, он и мысли не допускал, что они остановят отряд, да еще таким необычным способом.

Через час миновали опасное село, которое из-за кустарника угадывалось только по дымкам. Хотя тропинка круто поворачивала в село, Шагат повел отряд напрямик, в лес. Идти стало труднее. Но проводник шел все так же быстро и уверенно, как и по редколесью. Он нисколько не сбавил скорость даже в густом ельнике, лишь сильней пригнулся.

Солнце было уже высоко, когда отряд по густому смешанному лесу перевалил через высокую гору и остановился в глубоком ущелье возле шумного ручья. Здесь почти все время молчавший и не оглядывавшийся проводник наконец остановился.

Его тотчас окружили тяжело дышащие люди. Они смотрели на своего проводника, этого пожилого человека, не знавшего усталости, как на чудо.

— Неужели сами-то вы не устали? — изумился Егоров.

Проводник, улыбаясь, ответил, что он утомляется только в городе. А в лесу ему любая нагрузка нипочем. Корзинку с навозом он носит на высокую гору бегом. Кстати, тут, недалеко в горах, его огород.

Говоря об этом, он вытащил из-за пазухи непонятно когда собранные им мелкие березовые сучья. С большого камня на самом берегу ручья смахнул зеленый мох и, сложив хворост пирамидкой, зажег костер.

Зайцев, считавший себя мастером быстро разводить огонь, удивленно следил за работой проводника, Все у этого человека было рассчитано. В пути он не терял времени — хватал сухие ветки березы и, поломав их, прятал. Костер развел у ручья, где дым, смешавшись с испарениями от воды, не поднимался высоко вверх и не привлекал внимания.

Партизаны быстро насобирали хвороста и в единственном на весь отряд солдатском котелке стали греть воду. Тогда Шагат-старший достал из рюкзака хлеб и паприкаш. По его примеру каждый выстрогал себе палочку, затем, наколов кусочек паприкаша — красного проперченного сала, стал поджаривать его на огне. Паприкаш сочно шкворчал, брызгал жиром, отчего дрова вспыхивали синими искрами.

Ели все торопливо, обжигались, почти не жевали, потому что были очень голодны. Не спешил только сам Шагат. Он деловито держал паприкаш на березовом шампуре над огнем, прижимая сало к куску хлеба, чтобы жир не падал в костер. Выжимал таким образом все, что мог отдать хлебу кусочек сала и снова подносил свой «шампур» к костру.

Это проделывал он до тех пор, пока его паприкаш не превратился в сухую румяную шкварку, а хлеб в своеобразную гренку. В заключение Шагат нанизал на палочку и хлеб. Подержал его в костре жирной стороной вверх, чтоб не стек жир, и стал есть, вкусно причмокивая.

Все это партизанам понравилось, как-то еще больше расположило к проводнику.

Когда поели и выпили кипяток, Шагат-старший поднялся первый.

— Ну а теперь пойдем вниз по ущелью прямо к мельнику.

— Он богатый? — настороженно спросил Егоров.

— Очень! За войну я привел к нему с полсотни русских парией, бежавших из плена. И всех их он не только кормил, но и лечил, одевал, на дорогу давал…

— Где же столько набрать еды и одежды? — удивился Березин.

— А ему помогает профессор Братиславского университета. Сам живет в городе, там нельзя принимать партизан, так он деньги дает мельнику.

Егоров сказал, что слышал уже кое-что об этом профессоре.

— Я одного боюсь, вдруг на мельнице к нашему приходу окажутся гардисты, — заметил Ржецкий.