Осман покачал головой с явным неодобрением.

– А что же его жены? Он позволял им так легкомысленно относиться к порочным занятиям?

– У моего отца была только одна жена – моя мать. Когда она умерла, он больше не женился.

– А сколько у него было наложниц?

– Ни одной, великий халиф.

– Значит, он был очень беден и занимал низкое положение в обществе.

– Мой отец был представителем нашей королевы и пользовался ее уважением и покровительством. У меня есть письмо, в котором она сама говорит об этом.

– Если бы королева действительно уважала его, то подарила бы дюжину жен взамен умершей. – Осману нравилась ее манера отвечать, когда каждый ответ сразу же вызывал потребность задать следующий вопрос. Он даже представить себе не мог, как можно жить в стране, где постоянно идут дожди и так холодно, что капли, не успев долететь до земли, становятся крупинками белой соли. – Что пьют ваши люди? Почему они не умирают от жажды, если вода мгновенно превращается в соль?

– Мой господин, снег быстро тает и снова делается обыкновенной водой.

Осман задумчиво посмотрел на прикрытое ставнями окно.

– Солнце уже зашло. Проводи меня в покои. Я хочу больше узнать об этих чудесах.

У Ребекки даже дух перехватило. С тех пор как ее доставили в зенану Османа, ей каким-то чудом удавалось избегать прямого контакта со своим хозяином. Она улыбнулась, скромно прикрыв ладонью губы, как делали все женщины в его гареме, демонстрируя врожденную застенчивость.

– Мое сердце преисполнено счастьем, благородный господин. Быть с вами – самая большая радость в моей жизни.

Повара принесли ужин, когда Осман был на террасе и усердно отправлял вечернюю молитву, повернувшись лицом к востоку. А справа высилась горная гряда. Завершив столь сложный ритуал, он отпустил поваров и попросил Ребекку обслужить его, хотя не проявлял к еде абсолютно никакого интереса. Он съел несколько кусков мяса, затем приказал ей сесть у его ног и разделить с ним вечернюю трапезу.

Пока она ела, он продолжал расспрашивать ее, порой не давая даже проглотить еду. Незадолго до рассвета Ребекка так устала, что прилегла на бок и уснула. А проснувшись, увидела, что лежит на его ангаребе, одетая. Она не знала, как оказалась здесь, но вспомнила недавний сон, будто была маленькой девочкой, а отец нес ее на руках в спальню. Неужели халиф собственноручно перенес ее на кровать? Если это так, то совершилось настоящее чудо.

Ребекка услышала доносившиеся со двора возбужденные голоса и топот копыт. Подойдя к окну, она увидела, что Осман Аталан и его аггагиры держат на поводу трехлетних необъезженных жеребцов, которых недавно подарил ему правитель Галлабата, а Пенрод Баллантайн, совершенно неотличимый сейчас от арабов, с трудом держится в седле на одном из них. Жеребец носился по двору с бешеной скоростью, прыгал, выгибал спину и норовил сбросить седока. Осман и аггагиры громко кричали, подбадривая наездника, и смеялись, отпуская соленые шутки.

Ребекка теперь часто видела Пенрода, и каждый раз ее сердце замирало от волнения. Он все еще оставался для нее живым напоминанием о том счастливом времени, из которого ее так жестоко и неожиданно вырвали. Неужели она по-прежнему любит его? Вряд ли, но почему же тогда не может забыть? Сейчас она вообще ни во что не верила и не питала никаких надежд. Единственной реальностью был человек, стоявший на другом конце двора, который всецело определял ее судьбу. Она долго смотрела на Османа Аталана, охваченная новым приступом отчаяния, нахлынувшего на нее огромной темной волной.

Девушка отвернулась от окна и уставилась на большой револьвер «уэбли», темневший на столике у противоположной стены. Она видела, как халиф положил его туда вчера перед вечерней молитвой. Наверное, отнял у какого-нибудь британского офицера в сражении под Абу-Клеа или присвоил во время грабежа Хартума.

Ребекка пересекла комнату и взяла в руки оружие. Револьвер был полностью заряжен и готов к стрельбе. Она повернулась к большому зеркалу и, увидев в нем свое отражение, приставила ствол к виску. И застыла, пытаясь собрать свою волю и нажать спусковой крючок.

В этот момент Ребекка заметила на отраженном в зеркале револьвере какие-то инициалы и вгляделась, повернув рукоятку к дневному свету.