– А когда это было? – проявил я вялый интерес.

– Опять же, могу наврать, но навскидку – начало первого тысячелетия нашей эры. В Европе уже происходил закат античности, а здесь – все еще бронзовый век…

Здесь я, наконец, начал проникаться значением момента. Я трепетно отношусь к времени, чувствую его, и сейчас с легкой дрожью ощутил, как на меня смотрит бурыми глазницами чужая, немыслимо далекая древность. Почтительно подняв бровь, я решил уточнить:

– Так зачем, ты говоришь, ее перевернули?..

– Честно говоря, никто толком не знает. Одни гипотезы… До сих пор найдено три более-менее приличных захоронения этой культуры, и в двух из них всадники в нормальных позах, ничего особенного. Третий был похож на это, – она кивнула на курган. – Молодой, богатый мужчина, возможно, вождь племени или, скорее, наследник этого самого вождя. И его тоже закопали вниз головой. Любому студенту-двоечнику очевидно, что это какой-то магический ритуал, а не просто неуважение к мертвому – иначе вряд ли перед захоронением его стали так нарядно и с почтением украшать. Но что это за ритуал, никто не мог понять. И вот пару лет назад, мой коллега из Красноярска наткнулся на занятное предание, которое ему поведала одна хакасская бабуля. Сам понимаешь, писать тогда не умели, поэтому приходится довольствоваться устными пересказами… В легенде говорится, что пятьдесят вьюжных тюменов назад (из чего можно заключить, что эти основательные люди простирали свою историографию аж на полмиллиона лет, что, согласись, перебор), в одном стойбище был великий воин, в одиночку оберегавший свой клан от разнообразных напастей. Далее идет бесконечное перечисление его подвигов, заключавшихся в победе над всякой нечистью, вроде медведя с гусиной головой, но это к делу не относится. В конце концов, воин пал смертью храбрых в сражении с очередным мутантом, а все родственники остались без защиты – что их, разумеется, не устраивало. Тогда местный шаман провернул хитрый фокус. Он знал, что духи внимательно наблюдают сверху за жизнью людей и после смерти забирают их к себе, в небесные угодья. И теоретически, к ним можно напроситься на переговоры и убедить вернуть нужного человека назад. Проблема, однако же, состояла в том, что духи Верхнего мира несговорчивы и как бы трансцендентны, чтобы к ним попасть, нужен специальный допуск. А наш шаман специализировался на Нижнем мире – то есть работал по духам охоты, скотоводства и прочих прикладных вещей, намного более востребованных в окружающем его кочевом обществе. И шаман решил так: духи смотрят на человека сверху и забирают его наверх же. Если человека перевернуть, то его увидят духи Нижнего Мира и заберут к себе. А уж с ними всегда можно договориться… И он велел похоронить воина вниз головой.

– Веселенькое дело… Значит, те, кто закопал эту дамочку, хотели ее оживить? Сделать из нее, так сказать, зомби?

– Ты так спрашиваешь, будто я сама ее хоронила и знаю, что творилось в их бедовых древних головах. Хотя ты прав, можно предположить, что несчастная девочка умерла раньше назначенного срока – я же говорю, она совсем юная, – и родные решили исправить такую несправедливость.

– Кажется, у них это не особо получилось – раз она по-прежнему торчит в земле…

– Э-э, душа моя, тут вопрос спорный. Духи могут вернуть человека в другое тело, причем не при новом рождении, как у индуистов, а просто в произвольное из числа ныне населяющих Срединный мир. Другая хакасская легенда гласит, что лучшие люди племени после смерти иногда приходили назад в другом обличье. Только все это ерунда.

– Да правда, что ли? – усмехнулся я.

– Опять твоя ирония мимо кассы. Я имела в виду, что предания хакасов никак не могут пролить свет на загадки аринских курганов.

– Почему?

– Да потому, что они хоть и пересекались, но были совсем разные. Хакасы – пришлые тюрки, с развитой шаманской культурой. А арины – коренные енисейцы. Между прочим – родственники американских индейцев. И они были чистыми анималистами. У них не было шаманов и вертикального градиента миров, понимаешь? Поэтому им было до фени, какой стороной закапывать своих мертвых…

Я не нашелся, что на это сказать, и промолчал. Зрелище трупа, застывшего в толще земли, уже не вызывало у меня отвращения, оно, скорее, будило печаль. Мне стало жалко тех наивных людей, которые, наверное, всей душой желали, чтобы их девочка ожила, и не дождались ничего – тем более, что и сами они были уже так давно мертвы, что эта случайная могила осталась единственным следом их короткого существования.

– Так странно, – вдруг криво улыбнулась Нина, – но это дурацкое поверье о перевернутом покойнике оказалось чрезвычайно живучим. Ты знаешь, что в некоторых окрестных селах – ну, которые совсем в глухомани, – до сих пор есть никак не мотивированная традиция хоронить детей лицом вниз?

Я вздрогнул.

– Да, – медленно сказал я. – Представь себе, знаю.

К сожалению, знаю.

…Перед моим взором сгустилась картина: грязные комья земли, ливень, шеренга дядьев, зятьев, сватьев и кумовьев, одетых в одинаковые серые сорочки и выстроившихся вдоль немудрящего тесаного гроба – все с бесстрастными, неподвижными лицами, темные морщинистые пальцы цепко держат края мокрого погребального полотенца, в изголовье – мать в инвалидной коляске безмолвно подняла простоволосую голову в тусклое небо; и в этих невыносимых декорациях аляповатым пятном смотрится главное действующее лицо, хотя лица-то и не видно – покойница, наряженная в кричаще цветастое платье с розами, ромашками и кокетливыми фиолетовыми пуговками на открытой всем взглядам спине, с дрожащими кудрями на бледной шее, выглядывающей из-под черного платка… И я – набыченный, с опухшим лицом, сведенным злой ухмылкой, шатающийся то ли от ветра, то ли от выпитого, пытаюсь пережить этот бред…

Мне пришлось бешено замотать головой, чтобы отогнать это невозможно гнетущее видение. «И не только детей…» – пробормотал я под нос, но, к счастью, Нина не услышала меня – она уже ускакала обратно в кусты и шумно хлопала дверьми машины.