– Думаю о том, что случилось. И о том, чем это грозит.

– Это уже ничем не грозит, не переживай, не тревожься, – Августа остановилась на верхней ступени лестницы. – Но мы так и не поговорили с тобой…

– О чем? Ты же не захотела ничего слушать.

– О том, что видела Ника.

Руфина посмотрела на сестру. Ах, об этом… Да, об этом они тоже не поговорили.

– Она очень беспокойна. Это до сих пор не проходит, на прежние ее припадки что-то не похоже, – Августа взялась за ручку двери. Она медлила, словно ей было трудно перешагнуть порог спальни сестры Ники. – Она вся дрожит. Тот сеанс с той крашеной бабой… Я все думаю о нем. Как ее звали? Лариса? Что-то там было… понимаешь, что-то было, иначе почему Ника…

– Ты веришь, что она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЧТО-ТО ВИДЕЛА ТАМ?

У Руфины, когда она задала этот вопрос, был странный тон.

Вместо ответа Августа решительно распахнула дверь спальни сестры. В комнате – тяжелый запах, хотя окно было распахнуто настежь. В комнату мутным потоком вползали сумерки, клубились над кроватью, делая свет ночника – единственного источника света – совсем тусклым, мертвым.

Ника сидела в кровати, опершись на подушки. Она ритмично покачивалась – взад, вперед, иногда поднимала руки и трогала свою шею – как будто механически, в полусне.

– Не спишь? Зачем окно открыла? – Августа старалась говорить как ни в чем не бывало.

– Темно…

– Что?

– Там темно… пусть и здесь будет темно, – Ника повернула голову. Темные пряди обрамляли ее лицо, которое за эти дни приобрело землистый оттенок.

Внезапно она сделала резкий жест и сбросила ночник на пол. Лампочка погасла, фарфоровый абажур, память о матери, разлетелся на куски.

– Ты что делаешь? – воскликнула Руфина.

– Уходите отсюда, – в темноте голос Ники словно изменился, стал грубее, злее.

– Но мы…

– Уходите, пошли вон!

– Так больше продолжаться не может, – сказала Августа сестре уже внизу. – Не знаю, может, показать ее врачам? Сеансы сорваны, мы никого не принимаем…