Так может не при чём уважение и всё такое? Может, желал подать сигнал, что сегодня и для него главное не предстоящая вечеринка, а их личные взаимоотношения, их чувства? Не решался сказать прямо и подал знак?

Наверное, так и было, но не вязалось как-то у Настеньки такое объяснение с её представлениями о любви и уважении. Сколько раз подобные прикосновения чувствовала она в переполненных вагонах метро, троллейбусах, автобусах. И чаще летом, когда одежды все лёгкие да тонкие. Мужчины, именно они, хотя не всякий и не всегда, вдруг наваливались на спину, как бы от неожиданного толчка или давки сзади, а то просто касались, как вот сейчас Вадим, спины, ноги, груди, подразумевая чистую случайность.

В таких эпизодах о любви не могло быть и речи – элементарное хамство или болезнь рассудка. Но это там, с незнакомыми женщинами. А здесь? Профессиональный взмах рукой, будто невзначай, по спине и пардон. Стоп. Сказал он или не сказал это слово "Пардон"? Теперь Настеньке показалось, что он сказал его или выдохнул, кивнув головой. Ну конечно, в этом всё дело. Он несомненно извинился, но быстро, мимолетно, не придав тому большого значения. А может, всё же не извинился?

Настенька тряхнула головой, распустила на сапогах молнии, достала из сумочки голубые босоножки и начала переодеваться, придерживаясь рукой за вешалку и приговаривая себе мысленно голосом Наташи:

– Ну, всё-всё, Настенька. Брось ты эти рассуждения. Кто сейчас обращает внимания на такие мелочи? Не то время. Любит – не любит. Хороший – нехороший. Честный – нечестный. А кто сегодня честный? Ну, прикоснулся к тебе, так не убил же, не изнасиловал?

Хотя элемент насилия Настеньке в этом виделся. Разрешения-то не спросил можно ли погладить понравившуюся спину.

– Ах, чёрт, опять за рыбу грош, – пробормотала, сердясь на себя, Настенька, выпрямилась перед прикреплённым к стене зеркалом, окинула себя всю взглядом, слегка улыбнулась и пошла к двери, за которой всё это время слышались смех и возгласы:

– Так где же твоя красавица, Вадим?

– Когда явится к нам переводчица?

– Время не ждёт, шампанское может испариться.

На последних словах Настенька и вошла в комнату, едва не на-ткнувшись на стол, чего никак не ожидала. Она не представляла себе аспирантские общежития. Комната оказалась небольшой, и если в ней сегодня днём ещё находилось что-то из мебели, то всё было вынесено и оставлен или скорее внесен из другого помещения относительно большой стол, за которым уместилось уже пять человек. Настенька оказалась шестой. Место ей было приготовлено в центре между Вадимом и иностранцем, которому она пришла переводить. Не меньше удивило Настеньку содержимое маленькой комнаты.

Стол был заставлен яствами. В центре красовалось длинное узкое блюдо с осетриной под майонезом в обрамлении чёрных маслин, зелёного горошка и репчатого лука. Правее стояла круглая тарелка с гусём, торжественно фантастической горкой возвышающимся среди аппетитных печёных яблок. Его только что достали из гусятницы, и потому он был ещё горяч и распространял изумительный аромат, вызывавший желание есть немедленно.

Закуски восхищали разнообразием расцветок. Бледно-розовые тонко нарезанные ломтики сервелата рядом с тарелочкой жёлто-зелёных кружочков лимона, чашечка белых шампиньонов в сметане с соседствующими бледно-зелёными патиссонами, тёмно-синие фаршированные баклажаны, ярко-зелёные солёные неженские огурчики и спело-красные помидоры в томате, цвета слоновой кости цветная капуста в таком же белом соусе и чуть желтоватая от сока и подсолнечного масла квашеная капуста, расцвеченная как ёлка проглядывающими со всех сторон бордовыми глазками ягод смородины, нежно-розовые ломтики сёмги соперничали по красоте с ещё более нежными почти белыми, но чуток отдающими розоватостью, креветками, туманно-белые полосочки сыра будто хвалились собой перед плитками сыра Рокфора, усеянного чёрными точечками, пятнышками и полосочками, поставленного для любителей, тарелочки с маленькими кружочками хлеба, покрытыми маслом и слоем радужно-красной кетовой икры восхищали глаз не меньше, чем одна тарелка побольше с горкой чёрной паюсной икры, окружённой маленькими белыми голубиными яйцами.

Гвоздём же пиршества должно было быть другое. На низеньком журнальном столике возле единственного окна комнаты стояли вплотную друг к другу небольшие мангалы, на каждом из которых на четырёх вертелах дожаривались перепёлки, источавшие изумительный специфический аромат горячей дичи, который перебивался лишь вынутым минутой назад из сосуда не менее ароматным гусём.

А на тумбочке, которую слегка переоборудовали, сняв с неё дверцу и внутреннюю промежуточную полку, стояли сверху и внутри бутылки красных и белых вин, шампанского, коньяка, виски, минеральной воды, пепси-колы, пива.

На подоконнике, за окном которого уже в полную силу мела метель, гордой башней поднимался торт.

Настенька была потрясена обилием и разнообразием блюд, идеальной сервировкой стола со всеми необходимыми салфеточками, вилочками, ножечками, ложечками, шпажками для лимонов и бутербродиками-канопе, с приправами и специями на разные вкусы. Она готовилась к столу в аспирантском общежитии, а попала, как только сейчас поняла, на шикарный банкет, который ещё и обслуживался двумя официантами в стандартных белых сорочках и чёрных бабочках.

Вадим и иностранец поднялись одновременно при виде Настеньки и оба наклонились, чтобы отодвинуть стул гостье, едва не столкнувшись при этом лбами. Это вызвало всеобщий смех, и Настенька поспешила к своему месту, берясь за стул и говоря:

– Позвольте уж мне самой, а то вы ещё подерётесь, – и тут же перевела фразу на французский.

– О, вы прекрасно говорите по-французски, – восхитился иностранец. – Наконец-то я стану здесь человеком, а то ничего не понимаю. И я очень рад познакомиться с такой прекрасной мадам. Меня зовут Аль Саид.