— Это свои, однако. Ехэ-шубуун прилетел. Мне пора.

— Ты куда собрался? — удивился Израил. — Хорошо, вроде, сидим.

— Надо, — бурят развёл руками. — Мне дали всего четыре часа. Если не вернусь на место взрыва своего танка — совсем сдохну. Тонкие материи, однако.

— А как же фон Такс?

— Утром как новый будет, — заверил Бадма. — Шаргай-нойон обещал.

Изя кивнул в ответ:

— Этот врать не будет, в отличие от Маркса. Хороший дядька, я у него в своё время уроки сабельного боя брал.

Интересно, а мне такие этапы жизненного пути моего напарника неизвестны.

— Когда успел? Почему не знаю?

— А ты занят был, — заржал Израил. — Во глубине сибирских руд после побудки Герцена. Кстати, а кого недавно Лаврентий Павлович сволочью назвал?

— Троллите потихоньку, коллега? — ядовитым голосом поинтересовался Берия. — Я имел в виду декабристов, а Гавриила Родионовича, если мне не изменяет память, по этому делу в январе арестовали. Так что учите матчасть, Изяслав Родионович.

— Слив засчитан, — опять засмеялся Изя.

— Отставить разговоры! — пришлось прикрикнуть на подчинённых. — Или вы забыли, что такое государственная и военная тайны? Лаврентий Павлович, возьмите со всех подписки о неразглашении.

— И с орла?

— С него в первую очередь. Выполнять!

— Есть! — коротко ответил Берия и потянулся к замаскированному ноутбуку.

— Вручную, — напомнил я. — И перьевой ручкой. Не плодите анахронизмов, товарищ генерал-майор.

Растягивая меха потрёпанного баяна, Его Величество Эммануил Людвиг фон Такс пребывал в меланхоличной задумчивости. Потехинская гармошка механика-водителя, к которой он привык с начала войны, сгорела вместе с танком у Женевского озера, а потому приходилось играть на чём ни попадя. Свежий ветерок, несущий прохладу с недалёких Альп, трепал рыжую шевелюру короля и выбивал скупую мужскую слезу из глаз сидящих вокруг штабного СМ-1К танкистов. А может, то не ветер? Может, вспомнились пылающие машины на подступах к швейцарской столице и не вернувшиеся оттуда товарищи?

Абраму Рубинштейну настроение командира не нравилось. Дела давно минувших дней и славные битвы, где бились они, хорошо вспоминать дома, в соответствующей обстановке, под приличествующие закуски и напитки. Тогда можно взгрустнуть, поплакать, помянуть друзей и выпить за врагов, непременно мужественно павших. Иначе и не враги вовсе, а так, дрянь, недоразумение, недостойное звания противника. Да, дома можно. Но не сейчас, когда разведка в любой момент может доложить об обнаружении итальянской армии, до сих пор успешно скрывающейся от принуждения к миру по-баварски. Нет, не такое настроение должно быть перед боем. Что это за достоевщина?

Рубинштейн решительно положил руку на меха баяна: